Кровь баронов (ЛП)

—　Как это мило!　— вскричала она, всплеснув руками.　— Как ты это умно придумал!.. Как Маргарите понравятся все эти фигурки! Как мил этот барашек с шерстью из жженого сахара!.. А лошадка…

—　Перестань, перестань!　— прервал Иеклейн нетерпеливо.　— Успеешь рассмотреть. Займись прежде стряпней… Ну где же вертел… Ладно… А куропатки?

—　Вот они. Их начнут жарить, когда госпожа Гейерсберг и Маргарита придут.

—　Конечно… А кабанье жаркое, которое Вильгельму приказано принести?

—　Вильгельм ничего не принес.

—　Так надо было послать к нему!　— крикнул Иеклейн, ударяя с досады кулаком по столу.　— Ведь это любимое блюдо Маргариты.

—　Почему ты думаешь?

—　Она сама сказала это здесь в прошлом году… Я помню… Я и сказал Вильгельму… О, пес проклятый! Будь я проклят, если при первой встрече не намну ему бока, да так, чтобы он помнил всю жизнь.

—　Но Иеклейн, может быть бедный малый вовсе не виноват?

—　Виноват,　— отвечал он резко,　— и ты тоже виновата… Ты видела, что не несут кабана, и не могла послать к Вильгельму.

—　Я была так занята, что забыла…

—　Забыла то, что приятно Маргарите, которая так добра к тебе. Это не рассеянность, это уже просто неблагодарность.

Никакой упрек не мог быть несправедливее и не мог сильнее оскорбить бедную Марианну. Она обожала госпожу Гейерсберг и любила Маргариту с глубокой, почтительной нежностью. Кроме любви Иеклейна, которая была для нее всем, она охотно пожертвовала бы в случае необходимости даже жизнью, чтобы избавить друга своего детства от какого-нибудь огорчения.

—　Ты не прав, Иеклейн,　— сказала она со слезами на глазах и в голосе.　— Мне очень жаль, что я забыла хоть одну вещь, которая может доставить удовольствие Маргарите; но я не виновата, что…

Иеклейн не дослушал ее и подошел к кухонной двери, чтобы посмотреть, кто в зале.

—　Фу,　— заворчал он,　— скоты, как они шумят! Воняет табаком, пивом, водкой!.. Наши гости не вынесут этого; надо всех их вытурить!..

—　Зачем?　— робко спросила Марианна.

Он пожал плечами.

—　Маргарита и ее матушка захотят отдохнуть,　— сказал он,　— а этот шум хоть кому надоест!

Марианна посмотрела на него с удивлением. Ничто так не противоречило привычкам Иеклейна, как эти слова его. Он никогда не решился бы возбудить неудовольствие своих обыкновенных посетителей из-за того, чтобы не беспокоить заезжих дворян: напротив, когда приезжали господа, он обыкновенно старался подзадорить товарищей и заставить их шуметь вдвое.

—　Если дворяне, что остановились наверху, недовольны,　— говорил он в таких случаях,　— так пусть ищут другую гостиницу. Слава Богу, Яков Рорбах обойдется и без их червонцев!

Удивленный взгляд невесты как будто смутил трактирщика.

—　Неужели ты не видишь, что они пьяны,　— сказала она с досадой, указывая на семь или восемь крестьян, которые; усевшись вокруг стола, вели самый оживленный разговор.

За другим столом, стоявшим в самом темном углу залы, сидело двое людей, одетых в купеческое или мещанское платье. Нахлобучив на глаза шляпы с широкими полями, они уселись так, что лиц их нельзя было разглядеть, и говорили шепотом. Наконец, в противоположном углу, сидел крестьянин за бутылкой вина. Он сидел, опершись локтями на стол; голова его лежала на руке, и черты его лица невозможно было рассмотреть.

Иеклейн недоумевал, не зная, что делать. Один из крестьян сказал в это время тихо, поднимая свой стакан:

—　За возрождение Башмака, друзья, каково бы ни было его новое имя!

Башмак было название первого восстания крестьян против дворянства. Его назвали так, потому что в то время крестьяне имели право носить только башмаки тогда как сапоги и ботинки считались исключительно дворянской обувью.

Иеклейн не расслышал слов старого крестьянина, но очень ясно слышал заявление сочувствия его товарищей, которые подняли крик и застучали стаканами по столу.

—　Вы слишком шумите, друзья,　— сказал трактирщик, подходя к ним.

—　Кто заплатил деньги,　— отвечал один из пивших.

—　Тот и пей, а стучать не приходится!　— перебил Иеклейн, мгновенно выходя из себя.

—　У твоего отца слух был что-то не так нежен, любезный друг,　— пробормотали другие крестьяне.

—　Отец поступал по-своему, а я делаю по-своему. К тому же поздно, вам всем далеко идти, и я советую вам отправиться в путь.

—　Поставь-ка нам еще две бутылочки этого дешевенького рюдейсгеймера.

—　Нет, я жду приезжих, и вам пора отправляться.

—　Мы уйдем, когда захотим,　— отвечал несколько подпивший крестьянин.　— Ведь у тебя трактир? Стало быть, когда честно расплачиваются…

—　Вот новости,　— заговорили другие,　— мы имеем право оставаться здесь, сколько нам будет угодно, под самым твоим носом, дружок Иеклейн!

—　Ну, а я вам говорю, что я здесь хозяин, и что вы сейчас отсюда уйдете!　— вскричал взбешенный Иеклейн.

—　Не ты ли нас вытолкаешь?　— спросил толстый крестьянин, весом по меньшей мере в двести фунтов и по-видимому чрезвычайно сильный.

—　Да я,　— сказал Иеклейн,　— и начну с тебя любезный друг. Отвори дверь, Гертруда,　— крикнул он служанке, которая повиновалась, дрожа всем телом.

Марианна хотела вступиться, но это еще больше разозлило Иеклейна.