Кровь баронов (ЛП)

—　Как, матушка!　— вскричал он.　— Это о ее замужестве со мной вы говорите?

—　Без сомнения, мой друг… Если только ты не изменил своих чувств к ней.

—　Мое сердце не из тех, которые забывают,　— отвечал Флориан.　— Вы знаете, матушка, как я любил Маргариту; и мне кажется, что теперь я люблю ее еще больше. Я люблю ее за ее чудную красоту, за доброту, выражающуюся на ее лице, за попечение, которым она вас окружала, за любовь ее к вам и за привязанность, которую вы к ней питаете. Ах, матушка, уверяю вас, что я люблю ее более чем когда-либо.

— Я знала, что это будет так,　— заговорила баронесса Гейерсберг,　— каждый день я возносила теплые молитвы к Богу, чтобы Он соединил неразрывно два существа, любимые мной более всего на свете. Благословляю небо, которое исполнило мои желания и сохранило твою любовь к этой благородной девушке!

—　Но во всем этом вы говорите только обо мне… А Маргарита? Она была ребенком, когда я уехал. Она не могла тогда меня любить… Кто знает, полюбит ли она меня? Может быть, уже другой занял ее сердце?

—　Нет,　— сказала баронесса Гейерсберг, ослепленная материнской любовью.　— Маргарита любит тебя — я в этом уверена.

—　Она вам это сказала?

—　Дитя!　— прошептала она, снисходительно пожимая плечами.　— Разве она могла поверить мне свою любовь?

—　Ведь она доверяет вам более всех?

—　Здесь дело не в недоверии, а в благородной деликатности! Разве ты не понимаешь ее положения? Бедная сирота, без имени… без состояния…

—　Но вы обходились с ней, как с родной дочерью.

—　Да, но все же она не была дочерью. Она могла, она должна была предполагать, что я мечтаю для тебя о более богатом и блестящем браке, и конечно считала преступлением сделать ее преградой к исполнению моих предложений.

—　Но я вам повторяю, матушка, когда я уехал, она была еще ребенком.

—　В пятнадцать лет женщины, с таким характером как Маргарита уже не дети. Она уже и тогда любила тебя, любит и теперь, я в этом уверена. Она беспрестанно вспоминала о тебе.

—　Для того, чтобы сделать вам приятное.

—　Она плакала со мной, когда мы долго не получали от тебя известий!

—　Она ведь так добра!

—　Какой упрямец,　— проговорила баронесса, и начала исчислять все данные, которые заставляли ее предполагать любовь молодой девушки к Флориану.

Хотя какая-то задняя мысль сдерживала радость рыцаря, однако он ничего так не желал, как поддаться этим убеждениям.

—　Предположим, что Маргарита любит меня,　— сказал он наконец,　— но согласиться ли ее отец на наш союз?

—　Без сомнения, я даже имею его согласие.

И она повторила ему разговор свой с Герардом Бруком во время свидания их в гостинице «Золотого Солнца».

Слова баронессы Гейерсберг, казалось, совершенно успокоили Флориана.

—　Итак,　— сказал он,　— отец Маргариты не может дать ей ни знаменитого имени, ни большого богатства.

—　Увы, нет… Неужели это заставит тебя переменить свое намерение?

—　Конечно нет,　— ответил он поспешно.　— Напротив, это освобождает меня от последних сомнений, которые еще меня беспокоили. Если бы Маргарита имела перед собой блестящую будущность, может быть я бы поколебался связать ее участь со своей. Но после ваших слов я уже не колеблюсь. Я чувствую, что кроме нее я не полюблю никого, и мысль о нашем союзе тем более делает меня счастливым, что в случае какого-нибудь несчастья со мной, вы будете иметь дочь, которая будет утешать вас.

—　Несчастья? Что ты хочешь этим сказать?　— спросила баронесса Гейерсберг, более испуганная тоном, которым были произнесены эти слова, чем самими словами.　— Разве угрожает тебе какое несчастье?

—　Нет,　— возразил он с поспешностью.　— Но воин каждую минуту во время сражения должен быть готов к смерти.

—　Ах, не говори так, не сокрушай меня! Дай мне насладиться счастьем видеть тебя, не смущай меня этими зловещими словами. Я много страдала в моей жизни и мне необходима радость, которая бы сколько-нибудь освежила мое бедное сердце.

Тронутый слезами своей матери, Флориан привлек ее и нежно прижал к своей груди.

Таким образом провели они несколько времени, разговаривая о своих делах и между прочим о процессе который, может быть, решался в ту минуту, и окончание которого внушало некоторые опасения баронессе. Но она вскоре заметила, что мысли Флориана были чем-то заняты.

—　Маргарита, может быть, не хочет своим присутствием мешать нашим разговорам,　— проговорила она, как бы отвечая на мысли, которые она читала на лице своего сына.　— Потом, в ее лета, когда любишь, чувствуешь какую-то стыдливость, которая мешает искать присутствия любимого человека… Я пошлю сказать, чтобы она пришла к нам… Я вас оставлю одних. Я хочу доставить тебе удовольствие читать в сердце ее и получить признание в чувстве, которое она питает к тебе.

—　Я никогда не решусь говорить ей о моей любви,　— прошептал смущенный Флорин.

Баронесса Гейерсберг, только что пославшая за Маргаритой, засмеялась.

—　Я думала, что ты храбрее,　— сказала она.　— А между тем рассказывали, что в одной стычке ты один убил четырех неприятелей… А теперь ты дрожишь перед молодой девушкой!

—　Да, признаюсь. Я даже желал бы оставить вас одних, чтобы вы поговорили за меня.