Кровь боярина Кучки

- Ростом я догнал тебя. Сравни-ка! - Оба были, как доспевшие колосья, - равные! Зелёные глаза искусного придворного задорно загорелись. - Чем один другому не подмена?

Из заулка уже виделись Жидовские ворота, подле коих расточала жареные запахи Трёшкина корчма.

- Расстаёмся, братец, - крепко-накрепко заключил Рода в короткие объятья Яким. - Выйдем порознь, чтоб вместе нас не углядели. Я нынче еду в Городец, ты - завтра поутру. Будь начеку!

Яким исчез. А Род стоял, поматывая головой, как трезвенник в разгаре пира, оказавшись не в своей тарелке.

7

Шлях лоснился под сыпухой-дождём. У колёс спиц не виделось. Свежеподкованные копыта били в дресву, как зерно молотили. С утра растворилось такое неведрие, будто весь мир вместился в огромное слюдяное окно. Полудюжина колымаг, подхваченных шестерней с двойным выносом, стремительно углублялась в серую мглу. Обочь мчалась обережь конно и оруженно. Род приметил изначально третью с головы поезда кареть: из её окна подал знак Яким. Хорошо скакал ось возле этого окна - рядом Улита! Упустил, когда она садилась, да и не узнал бы милую среди оберегательниц под плотной понкой. Вот глянули из-за приотворенной дверцы озорные глаза зеленомудрого братца, сделал он персты ижицей, и у мнимого охраныша от сердца отлегло. «Ижица - дело к концу движется!» Значит, скоро узрит он свою другиню. А непривычная кольчуга давила грудь, сковывал голову стальным обручем неподогнанный шлем, забрало застило свободный обзор, но счастливчик на Катаноше все готов был стерпеть в ожидании повечернего стана.

А вот и стан. Поезд замер у длинной конной избы с кузней под навесом. Коньщики завозились с упряжью.

- Ты для ча всучиваешь мне заморённого бурого?

Ты отстоявшегося гнедого дай! - надрывался возатай.

- Это бурый-то заморён, девья мать[403], - возмущался становой коневщик. - Бурый с третьего дня в упряжи не бывал!

Несогласица разрасталась, грозя кончиться подерушкой. Яким в полной боевой сряде вышел из колымаги, Род спрыгнул с Катаноши, бросил названому братцу поводья и оказался в кромешной тьме…

- О, как холодны, как остры твои железа! - через силу оторвалась от него Улита.

Род торопливо снимал доспехи.

- Я твой лик очень смутно вижу, - жаловалась княгиня.

Бывший лесовик похвалился:

- А я зрю впотьмах, аки лесной зверь.

- Ах ты мой зверь, душа моя, свет мой…

В самом верху карети витал мотыльком масляный светец немецкой работы.

- От тебя сызнова пахнет мытелью, как тогда, на Чистых прудах, - вдыхал её запах Род.

- Ну в баенке же была, - объяснила Улита. И вспомнила: - Тогда в кустах нам сиделось покойно, сейчас же хоть и мягко, да тряско, как в лихоманке бьёт…

Колымага подпрыгивала, качаясь. Колеса гремели…

Род задыхался… Все исчезло. Не было ни карети, ни скупого светца, ни грохота колёс. В ночной час в нежно-ласковом озере Ильмень он, отчаянный пловец, попал в бурю. Тугие тёплые волны накатывались, то отталкивая, то поглощая. Он делал усилия перемочь их силу, и волны тихо стонали, впитывая его в пучину. Когда буря улеглась и светец замерцал вверху, а кареть продолжала тряско и гулко нестись куда-то, Род подавленно произнёс:

- Где мы?.. О всевидящий Сварог!.. До чего докатились?

- Не поминай Сварога! Забудь! - строго отозвалась княгиня.

- Бежим в Чешскую, в Угорскую землю, а не то в Греческую, - пылко заговорил Род. - Я продам себя в холопи тамошнему царю. Рабом стану и еженощь буду лицезреть тебя…

- Не токмо зреть очами - телесами чуять. - Улита жёстко сжала его ладонь. - Все же не изрекай глупостей. Нет нужды горе мыкать невесть где. Потерпеть, поразмыслить надо потонку. Неустройство наше обустроится. Вот закончится немирье у свёкра с его племянником…

- До их смерти не кончится, - предрёк Род.

- Не омрачай сердца, светлее гляди в судьбу, - посоветовала Улита.

Такой совет, достойный княгини, отозвался в мыслях ведальца детским лепетом.

- Твой Андрей ищет убить меня, - вынужденно признался он и рассказал всю историю, приключившуюся под Луцком.

- Ты! - воскликнула княгиня, едва дослушав. - Это ты спас его! Не взыщи! Андрей - смурый бирюк, не ведающий благодарности. Однако убить тебя… Не иначе половецкие шакалы замыслили. Андрей, даже люто ненавидя, не убьёт. Нет и нет, я знаю…

- О, княгиня! - тяжело вздохнул Род. - Однако наша ночь на исходе.

Он кинул взор в побуревшую от рассвета слюду окна.

Колымага сбавляла ход и внезапно замерла. Тут же вне её послышались возня, ругань.

- Я те подменю упряжь, неплод[404] постылый!

- Пошто лаешься, девья мать?

Нет, Улита не слышала этой отрыжки бытия. Она вся ушла в прощальный поцелуй с другом.

Покинув кареть, Род едва успел принять Катаношу от Якима, и поезд рванулся далее с обновлённой силой.

У первой переспы Киева мнимый охраныш отстал от него, как подранок от стаи.

Гудели колокола. Вновь запрудили улицу только что жавшиеся от княгинина поезда к стенам толпы кыян.

Род, храня одиночество, просочился сквозь толчею на свой Бабин торг к Заяцкому становищу.

- Эй! - окликнули его.

От воротной вереи отделился Первуха и кивком головы велел свернуть за угол.

- Тебя только что спрашивали княжьи обыщики.