Кровь боярина Кучки

У юноши от этого потока слов перехватило дух.

- Постой, постой… Какой княжич Иван?

- Отец задумал породниться с Суздальским Гюргием, - мгновенно перешла Улита на деловитый тон, - Врага надумал сделать другом. Бредни! Я, видишь ли, Ивану где-то приглянулась. Кажется, в церкви. А сыновей у Гюргия на добрый полк! Который же Иван? И моего согласия не спрашивают… Да что ты так закаменел? Не бойся, свет мой ясный. Они меня ещё не знают. Как убегу с тобой обратно в лес!

Род тяжело вздохнул.

- Боюсь, мне самому не убежать отсюда.

Пальцы Улиты ласково скользнули по крутой шее юноши и наткнулись на серебряную цепку.

- Ой, что это у тебя?.. Ты же язычник! - Она извлекла ладанку, раскрыла, на ощупь изучила содержимое. - Крестик… перстень…

- Это крест матери и отцов перстень, - с волнением промолвил сын Гюряты, - Вот все моё наследство.

- И этим ты докажешь своё происхождение, не так ли? - спросила девушка, тут же присовокупив: - Батюшка признал: ты вылитый Гюрятич. Он только вид делает, будто неверку держит.

- Он держит какой-то тайный умысел, я чую, - открылся юноша, - Ему снег на голову, что я жив. Уж лучше б он не знал об этом. Его тиун[51] Петрок за трапезой намеренно упомянул Офимку. Офимка - моя нянька. После злодейства её пытали о моей судьбе. Вот почему Букал не разрешал мне появляться в Красных сёлах.

Улита ткнулась ему в грудь лицом и затряслась от плача.

- Опять ты рюмишь?

- Как мне не рюмить? Я ввела тебя в беду.

Род гладил её волосы, но девушка не успокаивалась.

- Ах, если бы знатьё, виду бы не подала на паперти, что тебя узнала.

- Меня допрежь узнали, - сказал Род. - Обыщику[52] Петрока я открылся у причала. Он доложил.

Улита разомкнула крепкие объятия.

- Беги, беги от них скорее. Дождись меня в лесу…

Род взял её руки, водворил на свои плечи.

- Поздно. Мне Степан Иванович велел пока остаться. И тебе вдругожды не убежать из дома. Выйдешь за княжича. Скажется действие разрыв-травы, станешь великою княгиней. А я своей судьбы не ведаю.

Что-то зашуршало почти рядом. Улита напряглась.

- Неужто выследили?

Оба поднялись.

- В этом доме, как в лесу, - заметил Род.

- Охотятся тут друг за другом, - согласно прошептала девушка. - Будь осторожнее. Заботься не о нас с тобой, а только о себе. Сумеешь скрыться, всю жизнь буду искать тебя. И все равно найду.

- Улита! - дрогнул голос Рода.

- Дай ещё поцеловать своего света…

И вот уж на его плечах нет её рук, у его груди нет её тела. Пустая темнота вокруг и слабый шелест в гуще яблонь…

4

Утром Овдотьица поставила на стол естьё и походя сказала:

- У нас не убегают повечер гулять.

Юноша, застигнутый врасплох, покраснел как маков цвет.

- Я… я в задец[53], должно быть, отлучался, - пробормотал он и смутился окончательно.

Неужели вчера поздно Овдотьица к нему входила? Зачем?

- Задец-то в малой палате, а не на огороде, - усмехнулась женщина.

- А нет ли в доме книжицы время скоротать? - попросил гость, обрывая неприятный разговор.

Овдотьица не скрыла удивления:

- Ты грамоте навычен?

Род кивнул.

- Я принесу, - пообещала женщина и, обернувшись у порога, опять вернулась к прерванному разговору: - Запомни: ночью кошки видят!

Суровость сказанного оставляла теплоту: Овдотьица - не враг!

Кто-то выследил его с Улитой. Многолюдные боярские хоромы лишь внешне так открыты гостю, внутри в боковушах и светёлках, в тесных горенках, одринах, много тайн. Чтоб их постичь, нужно, здесь живя, пуд соли съесть.

Род задумчиво сидел, уставясь в стену своей кельи. Стена была тесовая, а не бревенчатая. Тёс свежий, гладко струганный, некрашеный, покрытый жилками и многоглазием сучков. Вон против его одра большой сучок, смолистый по краям, как бабий подведённый глаз…

Овдотьица вернулась с книгой. По мягкому сафьяну переплёта - золотая вязь: «Евангелие».

- Вразумляйся на досуге. А сейчас Степан Иванович зовёт тебя к себе.

Она, как вчера к трапезе, повела гостя путаными переходами, витиеватой лестницей. Наверху в двусветных сенях оставила перед дубовой низкой дверью. Сперва сама вошла в боярские покои, а выйдя, Рода пригласила:

- Ступай.

Степан Иванович в накинутой на плечи ферязи[54] стоял у аналоя перед раскрытой книгой. Зяб, должно быть. Осень ещё лета окончательно не выжила, печи не топились.

Приход гостя будто не отвлёк внимания хозяина от книги. Кулаки скул ходили под глазами, яркогубый рассвет в сквозном березняке шевелился. Боярский палец брёл по писаным уставом строкам.

- Будь здрав, боярин, - коснулся юноша рукой скоблёного пола.

Кучка не ответил на приветствие. В покое некоторое время тяжелела тишина.

- Добрые люди сватаются не через окно к дочке, а через дверь к отцу, - вымолвил наконец боярин.

- Мой погрех, - опустил повинную голову Род. - Невдогад было, что нанесу обиду. В лесу с Улитой Степановной привык запросто общаться. А рос в сиротстве, в одиночестве. В людских обычаях неведок.[55]

Боярин закрыл книгу, остановился перед Родом, пытливо снизу вверх глядя на него. Голой макушкой старик едва достигал плеч рослого юноши. Глаза зелёные, как у Улиты.