Кровь Дома Базаард

Но откуда-то из глубины, из тяжело бьющего в ребра сердца поднималась волна, которая вот-вот должна была затопить ее целиком. Она не знала, что это и как назвать, но казалось, что в сознании ее вдруг что-то переместилось, расширилось и открыло путь чему-то новому, но в то же время хорошо знакомому и родному.

Горло вновь сдавило от подступающих слез, сердце заныло от тоски – совсем как вчера вечером, когда Лилиан вышла из машины и впервые вдохнула воздух Марака.

Она всхлипнула – громче, чем ожидала, – и впилась в деда испуганным и одновременно сердитым взглядом, не понимая, что с ней происходит.

Тиор внимательно следил за ней, не отпуская обмякшей руки, и, когда глаза Лилиан затуманились, словно она смотрела сейчас внутрь себя, а рот безвольно приоткрылся, удовлетворенно кивнул.

– Мне жаль, девочка, правда жаль, – прошептал он, не зная, слышит ли она его сейчас, но чувствуя, что должен это сказать. – Жаль, что все вышло так, что ты не выросла здесь, не узнала все с самого начала; не росла, зная, кто ты такая. Что сейчас твое сознание проходит эту агонию принятия – я слышал, это чудовищно больно, хоть и не физически, – но ты хеску, девочка, ты одна из нас.

Лилиан задыхалась. Перед ее мысленным взором вспыхивали картины, невыносимо короткие, меньше секунды, она ничего не успевала понять, но каждая из них отдавалась внутри ярким и острым узнаванием, чужим и все же своим ощущением, памятью о запахе, который она никогда не ощущала – дождем и солью – и не могла знать. Как будто кто-то рассказывал ей чужую жизнь – минуя уши, минуя мозг, рассказывал чувствами и эмоциями, болезненными, как раскаленный штырь, втыкаемый в самое ее сердце, в самую душу, подселяя в голову воспоминания, которые никогда не были ее собственными и все же были, заставляя чувствовать чудовищную потерю и радость обретения одновременно, муки утраты и светлую печаль памяти.

ХЕСКУ

Слово билось внутри, отторгаемое и в то же время такое желанное. Оно вплавлялось в ее сознание словно раскаленный металл, причиняя дикую боль и одновременно становясь частью ее существа.

Как будто что-то в ней открылось и встало на место. Как будто она наконец стала кем-то еще, но этот кто-то все равно был ею.

Когда Лилиан снова смогла дышать, на ресницах ее зависли хрусталики слез, губы были искусаны в кровь, а пальцы с такой силой впились в стол, что на дереве остались следы от ногтей. Она подняла на деда взгляд, полный чистой, неприкрытой ярости.

Тиор Базаард отпустил ее ладонь и улыбнулся, складывая руки на трости.

– Приветствую тебя.

Потом она спросит его, что это было. Что вывернуло ей душу наизнанку и перекроило на новый лад.

– Чары Признания, – пожмет плечами дед. – Ты же не думаешь, что ты первая полукровка, которая не знает, кто она на самом деле?

Тиор и Лилиан вышли на улицу и неспешно побрели прочь от гравийной дорожки, по траве, мимо шелестящих листьями деревьев. Громада дома оставалась за их спинами уютной нерушимой стеной.

Лилиан шла все еще немного ошарашенная, взгляд ее блуждал по сторонам, брови периодически хмурились. Тиор наблюдал за ней со смесью любопытства и настороженности: он знал, что чары Признания действовали грубо, сметая все заслоны сознания, и чтобы отойти от их воздействия, требовалось время, порой несколько дней. Он был уверен, что сделал все правильно: назвал имя ее истинной природы в их родовом доме, являясь ближайшим родственником, однако все равно не мог не волноваться за душевное состояние девочки.

Лилиан, не изменившаяся внешне, все же стала восприниматься иначе, как будто вдруг повзрослела на пару лет, и весь облик ее – щуплая фигурка с кривоватыми косичками – внезапно стал более знакомым. Чары работали в обе стороны, и как для Лилиан Тиор перестал казаться чужим, так и для него самого эта девочка уже не была незнакомкой.

Тиор молчал, не желая нагружать ее новой информацией и давая время отдышаться и прийти в себя.

Лилиан шла по земле и, казалось, едва касалась ее ногами. Взгляд стал чуть серьезнее, чуть тяжелее, движения – размереннее. Произошедшая в ней духовная перемена наполняла ее ощущением невероятной легкости, будто достаточно было подпрыгнуть, чтобы зависнуть в воздухе. Она смотрела на лес вокруг и удивлялась тому, как много звуков его наполняет, как бурлит в нем жизнь во всех своих проявлениях. Она каким-то образом понимала, как растет трава и как закрываются на ночь цветы, чувствовала, что там, за раскидистой сосной, притаился заяц, и понимала, почему он мешкает и не бежит вперед. Она слышала мир вокруг, и под каждым ее шагом будто отдавалось биение его пульса.

Утренний воздух еще хранил свежесть ночи, несмотря на теплые солнечные лучи, и она с наслаждением вдыхала его, чувствуя концентрированную сладость цветочных ароматов.