Кровь дракона

Он очнулся, ощущая себя бессильным, утратившим даже способность дышать, ибо воздух с трудом наполнял легкие его сквозь стиснутые зубы, нос же полностью забила запекшаяся кровь. Петр вдруг с ужасом понял, что ослеп. Лежит он на чем-то мягком, голоса слышит чьи-то, а веки поднять не может, как и руками пошевелить. Что-то холодное, мягкое касается лица его, хочет Петр отпрянуть, да не может.

И вдруг сознание неожиданно прояснилось, различил Петр дрожащий голос Спиридона, который мокрой тряпкой пытался размочить кровь на висках Петра и всем лице его, покрытом коркой, горестно причитая:

— Господи, Богородица-заступница, не дай умереть дядьке Петру, на кого я один с теткой Аграфеной останусь.

— Уже не один, раз с Аграфеной, — едва слышно прошептал Петр, постепенно обретая ясное сознание и былую силу.

Спиридон, услышав хозяина, от радости заревел, но тут же застыдился, вытер лицо той же тряпкой, оставив на нем кровавые разводы. Петр смог открыть глаза, протереть их послушной уже рукой. Он увидел склонившегося к нему отца Михаила, затем окровавленное лицо Спиридона, сразу испугавшись за парня.

— Ранен ли? — еще слабым голосом спросил Петр.

Спиридон, поняв заблуждение, в объяснение стал размахивать тряпкой, обрызгивая кровью и себя, и Петра, и священника. Говорить от волнения он не мог, издавая невнятные звуки. Наконец он опомнился и стал рассказывать Петру, что, когда тот начал биться за жизнь людей, пытался Спиридон пробиться к нему с палкой в руке, чтобы подсобить, да его и близко не подпустили.

«И хорошо, что не пустили», — подумал Петр. — «Наверняка избили бы парня, а он, такого крепкого здоровья, как я, не имеющий, помер бы от побоев. И парня жалко, и лишний грех на душу».

Спиридон, торжествуя, продолжал рассказывать об их с батюшкой предусмотрительности, каковая отвела от Петра всякие обвинения в разбойстве. Увезли его, потерявшего сознание, на телеге, в сене, в котором он и сейчас лежит. Сделали это, как только толпа стала расходиться, а царские стражники еще не подошли к дому Глинских. Но не суд человеческий заботил Петра, а Божий. Обращаясь к отцу Михаилу, он сказал:

— Батюшка, грех на мне лежит великий. Думал, поведу людей за правое дело биться, против бояр бесовских, а сам стал таким же злодеем, как они. Допустил, что кровь невинная пролилась. И хоть разумом сомневался я, идти ли, сердце, черным горем опаленное, толкало на месть и за сына, и за других, боярами погубленных. Может, не стал бы я вести, толпа бы и разошлась.

— Не казни себя, — ответствовал отец Михаил, — хоть и неправедно поступил ты, взяв месть в свои руки, но толпа другими была к погрому подготовлена. Зло свершилось бы и тогда, если бы ты отказался идти со всеми, да за отказ могли не только тебя, но и Аграфену убить вместе со Спиридоном. Ты же в решительный момент пытался людей остановить, а не примкнул к безумию кровавому. Бог знает, может, пока ты сражался, внимание отвлекая, удалось убежать кому-то, спастись от расправы.

Как бы подтверждая слова отца Михаила, ярким светом загорелся амулет, выпавший из кармана Петра. Воскликнул Петр:

— А ведь совсем черным он стал во время, когда злодейства вершились и я, как кем околдованный, в них участвовал.

Понятно стало Петру, что за службу должен был сослужить ему в трудный час талисман, завися светом своим от благородства или низости поступков владельца.

Воротясь домой, Петр вспомнил, что за все время погрома не видел Потапа, в событиях страшных забыл о нем, да и вспомнил бы — не отыскать в слитной озверевшей толпе. Аграфена, счастливая возвращением Петра и Спиридонки, согрела им воды помыться, дала одежду новую, порхая, как птица, по дому, глаза зеленые да улыбка ласковая.

«Как ты прекрасна, сердце мое», — думал Петр, наблюдая за ней. — «Ты источник силы моей, ты опора моя, в любви к Богу и тебе ищу прощения за свои грехи».

Заметив его взгляд, Аграфена присела рядом на лавку, взяла его руку в свои, обвив длинными пальцами, сжав ее. Как бы все силы свои пыталась мужу передать, в ответ на незаданный вопрос сказала:

— Не мучай себя, Петр. Не за что прощать тебя. Не было в сердце твоем замыслов злодейских, только боль за сына нашего и гнев на убийц его. А побили людей в хоромах те же бояре, да их поплечники нечистые, что и ране душегубствовали. Бог знает правду.

— Знаю, ты никогда не осудишь, да самому становится тяжело, как вспомнится, что творилось в доме боярском — так сердце становится. Да что ж, дело то сделано, теперь как Бог рассудит. Давай пока не будем говорить об этом, да скажи мне, видела ли Потапа, потерял его среди толпы.

— Он давно вернулся, — молвила Аграфена, — задолго до тебя. В дом и не зашел. Кинулась к нему расспросить — глянул, как не видел, в крови весь, трясется, как бесноватый, глаза вылезли, только и сказал: «Грех, Господи, кровь на мне», да и побежал в церковь отца Михаила.

— Пойду за ним, — сказал Петр, тяжело поднимаясь с лавки. Все тело ломило от побоев и ран, неглубоких, но болезненных. — Не ровен час, что над собой сотворит.