Кровь и чернила

Абсолютное большинство мультяшек не видели смысла в богах, ведь трудно верить в Создателя, что на небесах, когда ты сам своего создателя видел в лицо – а таких было немало, взять того же Алеко. Непреодолимая тоска, вызванная конечностью бытия, закономерным образом ведущая к мистицизму, им была неведома. Если кто-то и заморачивался смыслом жизни и прочей ерундой, то через минуту об этом забывал. Словно эпикурейцы, они верили, что там, где смерти нет – есть мы, а где смерть есть – нас больше нет. А что говорить про грех? Они в массе своей грешили напропалую, словно были не жертвы мультяниума, а бесы.

Впрочем, была одна раса мультяшек, которую отличить от бесов можно только тыкнув в неё пару раз крестом – потому что первый раз такой "бесёнок" повопит в шутку, а во-второй раз скажет: "Ты дурак?". Третий раз не стоит, ибо этот лже-демон просто двинет тебе в харю. Это были хазбинцы, внешне похожие на чертей самых разных окрасов и форм. Обладая зашкаливающим самолюбием, они придумали себе бред на уровне сынов атлантов да гиперборейцев – демоническое происхождение, хоть и были такими же, как и остальные мультяшки, плодами роковой утечки мультяниума. Впрочем, в страсти собирать все пороки, как Вован любил собирать несвежий кал, они были впереди планеты всей, из-за чего остальными мультяшками, вовсе не стенявшиеся прелюбодейства и всеобщей неумеренности, считались не самыми лучшими примерами для подражания. Но самой главной привычкой, за которую их недолюбливали, была неосознанное стремление кого-нибудь взять да искусить. Просто так, чтобы поржать.

Говорят, что как минимум один сельский священник попался на эту уловку. Звали его то ли Онуфрий, то ли Иннокентий. Он пришёл в хлев, чтобы прогнать бесов, но вместо этого лже-бесы прогнали его.

Даже если бы человек с небес свесил свою вековую бороду и начал угрожать жуткими карами, какая-нибудь шуруповёртка Шпатель, юберфогель Йозеф или чиби Этан просто бы сказали ему "И чё?".

В общем, если считать веру социальным конструктом, у них не было предпосылок к её созданию. Даже мультяшки расы дорби, которые называли себя христианами, жестоко попрали заповедь "не сотвори себе кумира": поклонявшись не сколько Христу, сколько пастору по имени Мистер Наживка. С другой стороны, он был симпатичным, можно сказать, немного смазливым голубоглазым мужчиной средних лет в рубашке с галстуком, с которым любая женщина была бы счастлива. Может, поэтому он приглянулся дорби? Непонятно было, к какому движению относил себя этот пастор – он был американцем, а у американцев едва ли не каждый верующий способен взять и на досуге выдумать новую доктрину, за что в далёком-далёком Средневековье было принято бросать в костёр при стечении зевак. В любом случае, проповеди мистера Наживки оказывали совершенно зомбирующее действие на дорби. Сами дорби внешне были похожи на смешарикоподобных сфералов – разве что глаза у них находились на самой макушке, а не в середине заменявшей тело огромной головы, но были у них и свои черты – в частности, уродливая привычка чуть ли не выворачиваться наизнанку при кажом слове – так это и выглядело на практике, честное пионерское. Также они говорили настолько быстро, что их было невозможно понять человеку постороннему.

Всё бы ничего, но ночью Лаэрта забыла выключить свой любимый телевизор, а ровно в час ночи по одному из каналов почему-то пошла включенная на полную громкость проповедь этого красавца. Этого хватило для того, чтобы её услышали дорби – Мэри-Джейн и Иеремия.

– О, великий Наживка! Мы придём, чтобы спасти тебя от еретиков! – протараторила Мэри-Джейн, разверзнув челюсть, словно удильщик в толще океанских впадин, намеревающийся откусить кусок падающей китовой туши пожирнее.

Удостоверившись, что голос их кумира шёл из двухэтажного здания, Мэри-Джейн и Иеремия быстро прибежали к его стене. Луну заволокло густыми тучами; стояла тьма.

– Так что же будем делать? – спросил шёпотом Иеремия свою жену, которая выглядела как жёлтый шарик с глазами на макушке и туфлями на каблуках. Впрочем, иногда Мэри-Джейн скукоживалась до состояния простого жёлтого шарика.

– Всё ясно. – сказал Иеремия, из ниоткуда достал отмычку и произнёс: "Воровство, конечно, тяжкий грех, но во имя пастора Наживки…". Замок был взломан – всё-таки Шпатель, при всём своём техническом гении не догадалась поставить хоть какую-то систему защиты, и два вора – один синий, с бурым пучком волос на голове, другая – жёлтый, неразлучные, словно Бонни и Клайд, вошли в коридор.