Кровь и честь

Справедливости ради нужно заметить, что речь эту сутулый очкарик, наверняка близко не стоявший к воинской службе, держал перед офицером, лишь основательно покопавшись в толстенном справочнике, извлеченном из банковских глубин, и проведя ряд консультаций по телефону с кем-то невидимым, но, несомненно, очень компетентным. За это время томящийся перед конторкой поручик успел изучить все рекламные буклеты и изрисовать рожицами и виселицами с повешенными на них генералами целую стопку каких-то бланков.

— И?

— И получить по ним деньги можно лишь в пределах действия выписавшего их казначейства. А кроме того, ваш чек снабжен не казначейской печатью установленного образца, а всего лишь печатью какого-то ведомства. Сейчас… Тут смазано… — Кассир вооружился огромной лупой и прочел по складам: «Полевое интендантство…» непонятно… Да, «город Хорог». Вы служили в Хороге?

— Нет, несколько дальше… — буркнул Саша, забирая никчемный образчик чиновной жадности, которой конца и краю в России-матушке не предвиделось. — Честь имею…

Конечно, не так уж и велика была сумма на чеке, но и не мала. И вот теперь он стоял на ступенях банка без гроша в кармане, разрываясь между желанием скомкать чек и швырнуть его в мусорную урну или отнести в военную прокуратуру вместе с жалобой на произвол Коротевича. В битве злости и жажды справедливости победил сарказм: поручик аккуратно припрятал бумажку, пообещав себе повесить в рамочке на стенку своего будущего рабочего кабинета, дабы напоминал о юношеской глупости и доверчивости до седых волос.

Увы, факт оставался фактом: Саша вернулся домой, а в кармане у него не было и ломаного гроша. Можно было, правда, заглянуть в фамильный особняк Бежецких: дворецкий Иоганныч, знавший «младшего барина» с пеленок, конечно, без звука выдал бы требуемую сумму, но возвращаться домой вот так, нищим, тем более — начинать гражданскую жизнь с долгов, пусть и перед родителями, молодому человеку претило. Лучше уж до штаба добраться на трамвае зайцем (вряд ли кто потребует билет у офицера), а до дома потом — на перекладных: слава Всевышнему, дорожное предписание было подлинным и действовало пока без осечки…

— Ба-а-а! Кого я вижу! — раздалось рядом, и Саша, вздрогнув от неожиданности, завертел головой. — Сам блистательный покоритель Памира и Гиндукуша! Или уж сразу Гималаев? Сашка, черт тебя подери!

К поребрику тротуара приткнулась дорогая сверкающая машина, из открытой двери которой высовывалась знакомая физиономия.

— Фон Тальберг? — Поручик не верил собственным глазам. — Карлуша? Откуда? Ты же вроде бы должен…

— Да и ты, Бежецкий, тоже должен быть далеко! — выбрался наконец из-за руля барон, кидаясь в распростертые объятия старого приятеля. — Где-то там, на Востоке…

— Как я рад, Карлуша!

— А я-то как рад! Я не могу, Саша! Право, я сейчас зарыдаю!

— О-о! Да ты уже поручик, — отстранился Бежецкий, чтобы рассмотреть погоны товарища. — Как это тебе удалось?

— Долгая история, — смутился честный фон Тальберг, отводя глаза. — Родня подсуетилась, то да се… Словом, я теперь адъютант генерала… А ты-то как? — сменил он тему. — Какими судьбами в столице? Служба? А что это вид у тебя такой? Заморенный, что ли… Прости, если обидел ненароком.

— Это еще более долгая история, — рассмеялся наш герой. — Вот, вернулся…

И внезапно ему стало так стыдно, так невыносимо признаться товарищу по учебе, одному из тех, с которыми еще недавно строил наполеоновские планы, в своем решении оставить службу, что он смешался и принялся мямлить:

— Вот… понимаешь… за новым назначением… такое дело получается… Ты ведь за рулем? — нашелся он. — Не подбросишь меня?

— Мое авто к вашим услугам, мон женераль! — картинно распахнул дверь «Даймлера» барон. — Кстати, расстегнись — у меня в салоне жарко, как в Африке. Ты же помнишь, Бежецкий, какой я мерзляк? Немец-перец-колбаса, помнишь, а?

— Конечно! Карл у Клары украл кораллы…

— Ага! А толстяка Ардабьева помнишь?

— Он-то хоть в адъютанты не собрался?

— Да ты что! Делает карьеру в своем Екатеринбурге!

— А Володька?

— В Варшаве! Танцует мазурки с паненками и через день стреляется на дуэлях с панами.

— А помнишь?..

— Нет, а ты помнишь?..

Друзья, перебивая друг друга, вспоминали однокашников, хохотали над старыми, теперь казавшимися милыми до умопомрачения шутками, смаковали прозвища товарищей и преподавателей. Карл все время порывался зарыдать, тем не менее цепко держась за руль и педантично, по-немецки следуя всем тонкостям Дорожного Уложения. Казалось, что училище было давным-давно, лет двадцать назад, а они сами тогда, с высоты нынешних зрелых лет — совсем сопливыми мальчишками. А прошел-то всего лишь какой-то год с небольшим…

От хохота и действительно тропического климата, поддерживаемого теплолюбивым остзейцем в салоне, а более всего — от слабости, все еще не выпускавшей его из своих когтей, Саша вспотел и расстегнул на груди свою толком не обмятую еще шинель.