Кровь и лед

— В лазарете. На американской научно-исследовательской станции. Я говорил вам о ней.

— Да, помню… — пробормотала она, наконец отправляя в рот маленький кусочек кекса. — Значит, это часть Америки?

— Не совсем. Скорее, это место, то есть станция Адели, — часть Южного полюса.

Южный полюс. Можно было предположить что-то подобное. По всей видимости, «Ковентри» отнесло так далеко с курса, что судно действительно достигло самого полюса. Самого неизученного места на Земле. Она невольно задумалась о том, дожил ли кто-нибудь из экипажа до того дня, когда смог поведать историю чудесного спасения? А если так, то хватило ли матросам мужества рассказать всю правду? Например, сообщили они своим друзьям где-нибудь в таверне за кружкой пива о том, как обвязали солдата-героя и немощную медсестру длиннющей железной цепью и сбросили в океан?

— В омлете немного плавленого сыра, — сказал Майкл. — Дядя Барни — это наш повар — предпочитает готовить его именно таким способом.

Он старается быть любезным. И это ему вполне удается. Но есть много такого, что он скорее всего так никогда и не узнает, а она не расскажет. Никому из них. Да и как можно верить даже той малости, что она рассказала о себе? Не переживи Элеонор все лично, она и сама решила бы, что ее история слишком фантастична, чтобы быть правдой. Она взяла вилку и попробовала омлет. Блюдо было вкусным, соленым и еще теплым. Кажется, Майкл Уайлд с явным одобрением следит за тем, как она поглощает пищу. Высокий, небритый, с черными волосами, такими же непослушными и растрепанными, какие становились у ее младшего брата после прогулок на холмы, где он любил запускать воздушного змея.

Младшего брата, который, ясное дело, покоится в могиле уже добрую сотню лет.

Он умер. Как и все остальные близкие. В голове у нее словно зазвучал перезвон похоронных колоколов. Думать об этом было невыносимо. Элеонор отломила еще кусок омлета.

Несмотря на то что Майкла переполняли вопросы, отрывать Элеонор от ужина он не хотел. Кто знает, сколько времени прошло с того дня, как она последний раз ела горячую пищу? Годы? Десятилетия? Больше? Все в ней, от одежды до манеры поведения, говорило, что перед ним представительница совершенно другой эпохи.

Факт, который его мозг, кажется, вряд ли когда-нибудь постигнет до конца.

Но тишину нарушила сама Элеонор.

— А чем здесь занимаются люди, в этом лагере? — спросила она.

— Изучают флору, фауну, изменения климата. — Глобальное потепление? С этим пока стоит повременить, решил он. Что-то ему подсказывало, что в ее жизни и без того хватало дурных новостей. — Лично я фотограф. — Ей это хоть о чем-нибудь говорит? — Я делаю что-то вроде дагерротипов. И еще пишу статьи для журнала. В Такоме. Это город на северо-западе Соединенных Штатов. Неподалеку от Сиэтла. Жители Сиэтла любят подшучивать по этому поводу.

Детский лепет какой-то, поймал себя на мысли Майкл. С другой стороны, пока он трепался, она ела, чему журналист был страшно рад. Он отметил, что девушка не просто поглощает еду с целью утолить голод, а ест размеренно, можно сказать, вдумчиво, словно прием пищи — это некий навык, который она пытается восстановить.

— А негритянка? Она что — врач? — спросила она с тенью сомнения.

Мда, подумал Майкл, из какого бы времени или места Элеонор ни явилась, ей предстоит пройти долгий курс обучения.

— Да. Доктор Барнс — Шарлотта Барнс — очень уважаемый врач.

— Мисс Найтингейл считает, что женщины не должны быть врачами.

— Что за мисс Найтингейл?

— Мисс Флоренс Найтингейл, разумеется.

Она произнесла это таким тоном, будто покрутила перед носом Майкла визиткой с именем важного человека, должно быть, полагая, что информация придаст ей значимости.

Майклу хотелось рассмеяться. С каждой минутой разговор делался все чуднее. Невольно мелькнула мысль, что Элеонор, наверное, и перед Шарлоттой похвасталась знакомством с некоей мисс Найтингейл.

— Она горячо отстаивает право женщин служить медсестрами, однако полагает, как и я, что между представителями обоих полов должно сохраняться четкое распределение ролей.

Очень долгий курс обучения…

Майкл дал ей спокойно доесть, и они урывками поболтали еще о том, о сем — о погоде, о надвигающемся буране и работе на станции. Время от времени ему приходилось мысленно встряхиваться, напоминая себе о том что он разговаривает с женщиной, которая предположительно (хотя явных свидетельств, опровергающих ее слова, пока не выявилось) родилась в начале девятнадцатого века. Да притом утопленницей, иначе как объяснить тот факт, что нашли ее в леднике под водой? Майкла так и подмывало спросить об этом напрямую, но они познакомились совсем недавно, и найти правильные слова было трудно даже ему, журналисту, обученному искусству задавать неудобные вопросы.

К тому же Майкла беспокоила возможная реакция девушки. Не исключено, что его расспросы могут спровоцировать у нее что-то вроде нервного срыва.

Элеонор отхлебнула какао.