Кровь и лед

Судя по смутным очертаниям женщины с лампой в руке и черному ажурному платку, наброшенному на белый чепец, которые Синклер видел из укрытия, медсестра поприветствовала саму мисс Найтингейл.

— Добрый вечер, мисс Мулкаи, — раздался ответ. В подслеповатом свечении фонаря воротничок, манжеты и передник выделялись яркими белыми пятнами. — Я надеюсь, вы возвращаетесь к постели своей подруги.

— Именно так, мадам.

— Как она? Лихорадка не пошла на спад?

— Не настолько, чтобы это можно было заметить, мадам.

— Жаль. Я навещу ее, как только закончу обход.

— Благодарю вас, мадам. Я уверена, Элеонор будет очень вам признательна.

Мисс Найтингейл подрегулировала пламя в лампе, и Синклер в темном углу затаил дыхание.

— Насколько я помню, вы вместе подали заявление на участие в сестринской миссии, правильно?

— Верно, мадам.

— Значит, и на родину возвратитесь вместе, — произнесла она. — Только помните, что узы дружбы, какой бы сильной она ни была, не должны отвлекать вас от первостепенных задач. Как вы знаете, все мы постоянно находимся под пристальным наблюдением общественности.

— Да, мадам. Я понимаю, мадам.

— Доброй ночи, мисс Мулкаи.

С этими словами мисс Найтингейл под шуршание черного шелкового платья продолжила спуск по лестнице, и когда свет лампы померк, Синклер вышел из тени. Мойра жестом подозвала его к себе. Поднявшись на следующий этаж, они услышали усталые голоса нескольких медсестер, которые умывались и попутно делились друг с другом новостями за прошедший день. Одна из них рассказывала о том, как какой-то напыщенный офицер потребовал, чтобы она перестала перевязывать рану пехотинца, а вместо этого принесла ему чашку чая. Мойра приставила палец к губам и повела Синклера на следующий этаж, на самую вершину башни. Там располагался маленький альков с высоким узким окном, из которого открывался вид на темно-синие воды Босфора.

Мойра, поддерживая руками длинную юбку, быстро подошла к постели больной и прошептала:

— Посмотри, кого я к тебе привела, Элли.

Но не успела Элеонор и голову на подушке повернуть, как Синклер уже опустился на колени рядом с кроватью и взял девушку за руку. Рука на ощупь была горячей, влажной и совершенно обмякшей.

Элеонор смотрела затуманенным взглядом и, кажется, была раздражена тем, что ее беспокоят. Синклер засомневался, а осознает ли она вообще его присутствие — лихорадка, как он успел понять, напрочь стирает границы между фантазией и реальностью.

— Если инструмент расстроен, — пробормотала она, — играть на нем нельзя.

Мойра многозначительно посмотрела на Синклера, как бы подтверждая, что Элеонор действительно впала в беспамятство.

— И положи ноты назад на полку, иначе они опять куда-нибудь затеряются.

Мысленно Элеонор находилась где-то в Англии, возможно, в родительском доме или, что более вероятно, в пасторате, где она, по ее словам, когда-то училась игре на фортепиано. Синклер прижал ее пальцы к губам, но она выдернула руку и энергично замахала ею над одеялом, словно отгоняла рой назойливых мух. Мухами кишели все палаты госпиталя, но здесь, отметил Синклер, на самом верхнем этаже башни, в непосредственной близости от моря, насекомых не было.

«Как бы отделаться от Мойры?» — размышлял он. Сделать то, что он собирался сделать — вынужден сделать ради спасения жизни Элеонор, — надо без свидетелей.

Мойра намочила в ведре с водой тряпочку, выжала ее и промокнула лицо подруге.

— Мойра, как думаешь, возможно раздобыть немного портвейна?

— Легче сказать, чем сделать, — ответила она, — но попытаюсь.

Понимая, чего добивается лейтенант, Мойра передала ему тряпицу и тактично вышла из комнаты.

Синклер всмотрелся в освещенное лунным светом лицо Элеонор. Кожа пылала лихорадочным румянцем, а зеленые глаза светились безумным восторгом. Фактически она не осознавала, что больна, и полностью потеряла связь с реальностью. Ее душа уже покинула тело и блуждала где-то в родной деревушке в Йоркшире, и Синклер опасался, что вскоре за ней последует и физическая оболочка. Он повидал сотни солдат, которые точь-в-точь, как и она сейчас, бредили, что-то невнятно бормотали себе под нос, смеялись, а потом вдруг отворачивали голову к стене и вмиг испускали дух.

— Ты можешь что-нибудь сыграть мне на фортепиано? — сказал он.

Элеонор вздохнула и улыбнулась:

— А что бы ты хотел послушать?

Он нежно стащил с ее плеч шерстяное одеяло; из-под него пыхнуло жаром раскаленного тела.

— Оставляю выбор за тобой.

— Мне нравятся старинные баллады. Если хочешь, могу сыграть тебе «Барбару Аллен».

— С удовольствием послушаю, — ответил он, стягивая с плеча сорочку.

Элеонор поежилась от холодного воздуха, проникающего в открытое окно.

Синклер склонил над ней голову.

Пальцы Элеонор зашевелились, как если бы нажимали клавиши рояля, и она тихим надтреснутым голосом замурлыкала вступительные аккорды песни.