Кровь и лед

Памятуя о том, что по соседству с лейтенантом лежит шотландец — тот самый ветеран, который в бреду предупредил ее о том, что с Синклером что-то нечисто, — Элеонор решила, что если он тоже будет сильно страдать, она разделит содержимое пузырька между ними обоими. Но когда медсестра вошла в палату, выяснилось, что это уже ни к чему. Над телом шотландца склонились два санитара с платками на лицах и стягивали на нем боковые стороны грязной шерстяной подстилки. Элеонор успела мельком увидеть лицо несчастного: оно было белым, как выкрашенный известью забор, а кожа напоминала сморщенную кожуру фрукта, из которого высосали все соки и выскребли мякоть.

— Добрый вечер, мисс, — поприветствовал ее один из санитаров. — Я — Тейлор.

Этого лопоухого, который помогал проводить фатальную для Француза ампутацию, она хорошо запомнила.

— А это Смит, — добавил он, указывая на плотного малого, который проворно сшивал между собой два края одеяла.

Теперь замызганная подстилка послужит усопшему одновременно и саваном, и гробом, а его тело свалят в одну из братских могил на близлежащих холмах.

На счет «три» они оторвали мертвеца от пола, и Тейлор под платком-маской тихонько хихикнул:

— Да этот горемыка не тяжелее перышка.

Когда они покинули палату, унеся с собой раскачивающееся в одеяле тело, Элеонор опустилась на только что освободившееся на полу пространство и сосредоточила внимание на Синклере. Тот, к огромному ее облегчению, выглядел неожиданно окрепшим.

— А сколько всего медсестер было в корпусе мисс Найтингейл? — продолжал выспрашивать Майкл.

— Не много — две дюжины от силы. Многие впоследствии заболели и умерли, но я и Мойра остались, — устало ответила она. — Я нашла Синклеру свежую рубашку и бритву. Сначала я лезвием срезала ему волосы — они кишели вшами, — а потом помогла побриться.

— Должно быть, он был очень вам благодарен.

— В кармане у меня лежал пузырек с морфином.

— Вы ему его дали?

На ее лице проявилось странное загадочное выражение.

— Нет. Он казался таким поздоровевшим, что я решила приберечь лекарство… из боязни, что у него в будущем возникнет рецидив и морфин еще может понадобиться. — Она подняла глаза. — Его было очень тяжело достать.

— Как и сейчас. Одна из немногих вещей, которые не изменились, — ответил Майкл. — Но очевидно, ваш друг поправился. Полагаю, вы испытали огромную радость, да и гордость, наверное.

— Гордость?

Гордость от чего? Ей никогда в жизни не пришло бы в голову говорить про себя в таких словах. С тех пор как Элеонор узнала о дьявольской жажде Синклера (и стала помогать ее утолять), она уже не испытывала никакой гордости. А после того как впервые удовлетворила и собственную потребность, не чувствовала ничего, кроме постоянного отвращения к самой себе.

— Что вы сделали после того, как он выздоровел, а война закончилась? Оба возвратились в Англию?

— Нет, — ответила она, помолчав несколько секунд. — Мы так и не вернулись домой.

— Почему?

А как им было возвращаться, учитывая, в кого — или во что — они превратились?

В то время как Синклер поправлялся, Элеонор, напротив, начала сдавать. Посещение палаты с лихорадочными не прошло без последствий, и уже на следующее утро Элеонор почувствовала начальные признаки болезни — слегка кружилась голова, а кожа покрылась липкой горячей испариной. Она изо всех сил старалась скрыть лихорадку, поскольку понимала, что как только ее отстранят от обязанностей, она не сможет видеться с Синклером; но долго это не продлилось. Зайдя с миской ячменной похлебки в палату, медсестра запуталась в собственных ногах и вывернула суп на пол. Благо еще, что не рухнула прямо на Синклера. Тот успел ее подхватить и позвал на помощь.

В палату нехотя вошел санитар с платком на лице и окурком сигары, заткнутым за ухо, но, увидев, что плохо сделалось не очередному умирающему солдату, а Элеонор, ускорил шаг.

Синклер выглядел подавленным, и девушка уже в полубессознательном состоянии постаралась его успокоить, заверив, что с ней все будет в порядке. Элеонор препроводили в сестринское отделение в башне, где Мойра немедленно дала ей глотнуть портвейна (для нее всегда было загадкой, как подруге удавалось раздобыть выпивку) и уложила в постель. Из того, что происходило в последующие дни, Элеонор почти ничего не помнила, за исключением встревоженного лица Мойры и… нависшего над ней Синклера в ту проклятую ночь.

Элеонор умолкла и только теперь заметила, что журналист держит маленькую машинку, издающую тихий шуршащий звук. Она находилась словно в прострации.

— Так почему вы больше не вернулись в Англию? — повторил вопрос Майкл.

— Там нам были бы не рады, — сказала она наконец, опираясь на руки за спиной. — Не в то время и не таким, как мы… Мы стали персонами… как же это называется… — Ее начинал смаривать сон, а мысли страшно путались. По-видимому, подействовало лекарство, которое дала ей доктор. — В общем, людьми, которых изгоняют из собственной страны.

— Персонами нон грата?

— Верно, — пробормотала она. — Забыла выражение… Персонами нон грата.