Кровь и лед

В нескольких ярдах позади себя он заметил холмик, который служил небольшим укрытием от свирепствующих ветров, а возле него — самку, присматривающую за двумя птенцами. В клюве у нее болтался еще живой рачок, видимо, только что выловленный из воды. Майкл отступил на несколько шагов, и отец птичьего семейства, очевидно, удовлетворенный бегством неприятеля, вернулся к гнезду.

Оба птенца жалобно верещали, выпрашивая пищу, однако один из братьев был крупнее и, когда мелкий птенец начинал пищать, бил того клювом в голову. Он выпихивал брата из безопасного укрытия, но родителей это, кажется, нисколько не волновало. Мать выпустила из крючковатого клюва рачка, и маленькому птенцу осталось только сиротливо наблюдать, как более сильный сородич схватил добычу и проглотил одним махом.

Майкла так и подмывало воскликнуть: «Ну хоть бы поделился по-братски!» — но он понимал, что здесь братские отношения отсутствуют. Если маленький птенец не способен отстоять свое право на жизнь, родители преспокойно оставляют его умирать от голода. Естественный отбор в чистом виде.

Несчастный птенец сделал последнюю попытку пробраться в гнездо, однако более крупный, затрепыхав крылышками, снова его клюнул; малыш, плотно прижав серые крылья к тельцу, пригнул голову и отступил. Мама и папа невозмутимо смотрели совсем в другом направлении.

И Майкл решил рискнуть. Он шагнул вперед и, прежде чем изгнанный птенец, который и ходить-то толком не научился, отскочил в сторону, присел и зажал его между двух рукавиц. Теперь из его рук выглядывала только белая головка с черными бусинками глаз. Поморник-самец издал взволнованный крик, однако совсем не из-за того, что у него крадут чахлого птенца, а скорее из-за угрозы, нависшей над более упитанным отпрыском.

— Пошел ты! — сказал Майкл, прижимая птенца к груди.

Подгоняемый в спину мощным ветром, он, как на крыльях, с легкостью взлетел по склону и поспешил в тепло уютной комнаты отдыха. Интересно, как бы Кристин назвала маленького найденыша, угодившего ему в рукавицы?

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

6 июля, 1854, 16.30

Аскот. Для Элеонор — всего лишь абстрактное слово, название места, где она и не помышляла когда-нибудь побывать. Не с ее скромным жалованьем, и уж тем более не в дружеской компании.

И вот она здесь; стоит вплотную к деревянной ограде ипподрома, наблюдая, как из конюшен к подвижному барьеру на старте ведут красивейших лошадей — с блестящей шерстью, цветными шелковыми вальтрапами под седлами и белыми ногавками на ногах. Тысячи зрителей вокруг нее и на главных трибунах, размахивая программами скачек, шумно спорят о жеребцах, кобылах, жокеях и скользких беговых дорожках. Мужчины отхлебывают из фляжек и дымят сигарами, в то время как женщины — кое-кто из них, как ей показалось, весьма сомнительной репутации — дефилируют под солнцем, красуясь платьями и кокетливо покачивая розовыми и желтыми зонтиками. Звуки смеха и разговоров сливались в монотонный гул.

Элеонор почувствовала на себе взгляд Синклера.

— Ну как вам? Нравится?

Элеонор покраснела от мысли, что она для лейтенанта как открытая книга.

— Да. Нравится.

Кажется, Синклер был весьма доволен собой. Сегодня он оделся в штатское — в темно-синий сюртук и накрахмаленную белоснежную сорочку с аккуратно завязанным галстуком из черного шелка. Белокурые вьющиеся волосы ниспадали на плечи.

— Могу я предложить вам пунш с ромом? Или, может быть, хотите холодный лимонад?

— Нет-нет, — быстро ответила девушка, думая о лишних расходах.

Синклер уже поистратился на поездку в индивидуальной карете, на которой они проделали весь путь до ипподрома, и вдобавок заплатил за вход в парк — причем за троих. Элеонор из соображений приличия не хотела, чтобы ее видели одну в компании молодого лейтенанта, а Синклер был настолько любезен, что пригласил на скачки и медсестру, мисс Мойру Мулкаи, с которой Элеонор делила комнату в пансионе. Мойра, круглолицая ирландка с широкой улыбкой и дружелюбными, хотя подчас и грубоватыми манерами, согласилась поехать без колебаний.

И сейчас она с не меньшим энтузиазмом приняла предложение Синклера принести попить.

— Ах, сэр, я бы не отказалась от лимонада! — воскликнула она, почти не отрывая глаз от трибун позади. Там собралась огромная толпа народу, чтобы понаблюдать за самым захватывающим забегом — борьбой за Аскотский золотой кубок. — Солнце сегодня весьма… — она запнулась, как будто подыскивала наиболее аристократический способ выразить мысль, — истомляющее. — И, довольная выбором слова, широко улыбнулась.

После того как Синклер откланялся и ушел за напитками, Мойра легонько толкнула Элеонор:

— Можно считать, что цыпленочек уже в кастрюльке.

Элеонор притворилась, что не поняла подругу, хотя, как и во всех прочих афоризмах Мойры, смысл лежал на поверхности.

— Ты разве не заметила, как он на тебя смотрит? — хихикнула Мойра. — Вернее сказать, он, кроме тебя, вообще ни на кого не смотрит! Ах, какой джентльмен! Ты уверена, что он не лорд?