Кровь и лунный свет

Градоначальник несколько секунд осуждающе смотрит на нее, но никак не отвечает на утонченную дерзость.

– Кто обнаружил тело? Вы?

Эмелин взглядом отыскивает меня, молча спрашивая, хочу я признаваться в своем участии или нет. Стоит мне кивнуть, она прикинется, что я ни при чем. Я в нерешительности тру ладони о штаны.

…Помогите мне…

– Его обнаружила я.

Самой удивительно, что творю! Все, и Монкюир тоже, поворачиваются, чтобы посмотреть на меня, и мне приходится сглотнуть, чтобы голос и дальше звучал спокойно.

– Я услышала, как она кричала.

Конечно же, градоначальник узнал меня, ведь еще утром я показывала ему и сыновьям святилище. Ткнув в мою сторону мясистым пальцем, он приказывает:

– Раздобудь свет и следуй за мной.

Мне не хочется туда возвращаться. Руки трясутся так, что я едва не роняю факел, который кто-то сунул мне. Монкюир указывает на своего спутника:

– Симон, ты тоже.

– Почему? – упирается тот.

– Ты сам знаешь.

Я недоуменно смотрю на графа Монкюира. Он уже больше двух десятилетий занимает должность градоначальника Коллиса, а этому Симону едва перевалило за двадцать. Неужто граф считает, что этот молодой человек увидит то, на что не обратит внимание он?

Бледные глаза Симона вспыхивают от гнева, а на лице отражается желание воспротивиться, но затем он вновь надевает маску спокойствия – и через миг делает шаг вперед, хоть и немного неуклюже, словно кукла. Я пропускаю его, стараясь под любым предлогом оказаться подальше от тела. Мадам Эмелин тоже следует за нами, и никто не говорит ей на это ни слова. Переулок кажется темнее, чем раньше, несмотря на факел, который я удерживаю в руках.

Граф Монкюир останавливается рядом с неподвижным телом Перреты, которое прикрыли грязной, пропитавшейся дождевой водой и кровью льняной простыней. Ярко-красные пятна расползлись там, где живот и лицо.

– Кто накрыл тело? – спрашивает градоначальник.

– Я, – отвечает Эмелин. – И сейчас вы поймете почему.

Монкюир наклоняется и отбрасывает простыню. Почти всю кровь смыло дождем, но изуродованные черты Перреты ужасают не меньше, чем раньше. Я не ожидала какой-либо реакции от ветерана Второй войны Затмения, но, кажется, граф потрясен.

А Симон едва заметно вздрагивает.

Несколько секунд все молча смотрят на тело.

– Ну? – выпрямившись, наконец говорит Монкюир. – Что ты думаешь, Симон?

– Она мертва, – глухо отвечает тот.

– И? – Граф скрещивает руки на груди. – Это вызвано безумием или чем-то попроще?

На несколько долгих секунд повисает тишина, во время которых мы с мадам Эмелин даже боимся вздохнуть.

– Да, – тихо отвечает Симон. – Это дело рук безумца.

Эмелин облегченно вздыхает, пока я пытаюсь понять, что меняет это признание.

Больше не говоря ни слова, граф Монкюир разворачивается и возвращается на улицу. Мадам следует за ним, так что и я стараюсь не отставать, а выйдя на улицу, возвращаю факел мужчине, который мне его дал. Симон задерживается ненадолго, а затем и вовсе останавливается у входа в переулок, как бы преграждая путь.

В этот момент как раз прибывают взрослые сыновья графа. Старший, Ламберт, примерно одного роста с Симоном, тащит за руку коренастого Удэна. Как только они пробираются к нам, тот вырывает локоть и невольно делает шаг вперед, прежде чем ему удается обрести равновесие.

– Я шел, – рычит он.

От него самого и его одежды так разит хмельным, что я чувствую это за несколько шагов. Удэн почти всегда пьян – и почти всегда буен.

– Недостаточно быстро, – спокойно отвечает Ламберт. – А отец просил поторопиться.

Я никогда не слышала, чтобы он повышал голос, и сегодняшний вечер не исключение.

– Верно, – с недовольством говорит Монкюир. – Тебя не оказалось дома, когда я уходил. Где ты был?

– Наслаждался удовольствиями ночи. – Удэн не знает, что такое стыд. И, хотя у них с братом разница всего пять лет, кажется, что их разделяет полвека.

Симон вздыхает:

– Зачем ты привел Жулиану, кузен?

Дочь графа замерла позади братьев с виноватым выражением на лице и медным фонарем в хрупких руках. Свободное платье леди Жулиана натянула поверх ночной рубашки. Это не только хорошо видно, но и придает ей не самый презентабельный вид. Прямые каштановые волосы спадают до плеч, вокруг карих глаз на болезненно-худом лице виднеются багровые круги, больше похожие на синяки. Я не видела ее несколько месяцев, но, судя по ее виду, она больна. А ведь восемь лет назад считалась одной из прекраснейших девушек во всей Галлии! Но сейчас ей уже двадцать четыре – и, похоже, ей суждено остаться старой девой.

Услышав вопрос Симона, Ламберт хмуро сводит брови:

– Она проснулась. И мне не хотелось оставлять ее одну.

– Что случилось? – спрашивает Удэн. – Говорят, кто-то умер.

– Убили Перрету Шарпантье, – шипит мадам Эмелин. – Убили и оставили гнить в переулке.

Практически все краски стекают с лица Удэна, лишь на щеках остаются два багровых пятна, как у клоунов. Выходит, не просто пил, без сконии не обошлось. Но такие богатеи могут позволить себе не вдыхать пары, а купить концентрированный порошок, который либо нюхают, либо кладут под язык…

– Перрету? – сдавленно шепчет он. – Это невозможно.