Кровь и песок

– Я имею самое главное. Мужество, много мужества! – Потом, решив отпраздновать свой успех, он направился к пажу Морито, который заранее облизывался, готовясь выполнить поручение. – Подать бутылку вина! – Три пустые бутылки уже валялись на земле возле дамы, которая, все больше багровея и все выше поднимая юбку, громким хохотом приветствовала подвиги супруга.

Услышав, что с маэстро пришел сам знаменитый Гальярдо, и узнав его лицо, так восхищавшее ее в газетах и на спичечных коробках, иностранка даже побледнела и умильно зажмурилась. «О, cher maître!..» Она улыбалась, она прижималась к нему, стремясь упасть ему в объятия всей тяжестью своих пышных телес.

Зазвенели бокалы во славу нового тореро. В торжестве принял участие даже Морито, – за него выпил плут мальчишка.

– Меньше чем через два месяца, мосью, – с андалузской торжественностью произнес учитель тавромахии, – вы будете всаживать бандерильи на арене мадридского цирка, как сам господь бог, и вам будет принадлежать вся слава, все деньги и все женщины… с разрешения сеньоры.

А сеньора, не сводя с Гальярдо нежного взора, млела от удовольствия, и громкий хохот сотрясал ее жирное тело.

Иностранец возобновил урок с упорством энергичного человека. Время даром терять нельзя. Ему не терпелось поскорее попасть на арену мадридского цирка и завоевать все прекрасные дары, обещанные маэстро. Златокудрая подруга, увидев, что оба тореро уходят, уселась на свое место с отданной ей на хранение бутылкой вина.

Пескадеро проводил Гальярдо до конца улицы.

– Прощай, Хуан, – сказал он печально. – Может быть, встретимся завтра в цирке. Теперь видишь, до чего я дошел? Приходится кормиться этим обманом и шутовством.

Гальярдо ушел в глубокой задумчивости. Ах, он видел этого человека в лучшие дни, когда, уверенный в будущем, тот с княжеской щедростью швырял деньгами. Все свои сбережения он потерял на неудачных спекуляциях. Жизнь тореро не может научить человека обращаться с деньгами. И ему, Гальярдо, предлагают оставить свою профессию? Никогда. Просто нужно держаться поближе к быку.

Всю ночь эта мысль, казалось, реяла над черной пустотой его снов. Нужно держаться поближе. На следующее утро он проснулся с твердым решением. Он будет держаться близко, он поразит публику своей отвагой.

Гальярдо испытывал такое воодушевление, что отправился в цирк, забыв о своих обычных суеверных предчувствиях. Он испытывал уверенность в успехе, сердце его билось, как в былые славные дни.

Коррида с самого начала была богата происшествиями. Первый бык яростно напал на всадников. В одно мгновение он сбросил на песок трех пикадоров, поджидавших его с пиками наперевес; две лошади упали замертво, черная кровь хлестала из пробитых боков. Третья, обезумев от боли и ужаса, металась по арене со вспоротым брюхом, таща за собой свалившееся седло. Красные и голубые кишки, похожие на длинные колбасы, вываливались на песок, и лошадь, наступая на них задними ногами, разматывала спутанный клубок собственных внутренностей. Бык помчался вслед за жертвой и, нагнув могучую голову, вонзил рога ей в живот, поднял ее и яростно швырнул наземь изуродованный, искалеченный остов. Когда бык оставил издыхающую, судорожно дергающуюся клячу, к ней подбежал пунтильеро, чтобы добить ее ударом кинжала между ушей, но несчастная кроткая тварь вдруг пришла в ярость и из последних сил укусила человека в руку. Вскрикнув и помахав окровавленной кистью, он вонзил кинжал, и вскоре лошадь перестала биться, неподвижно вытянув окоченевшие ноги. Служители бегали по арене с большими корзинами песка, засыпая лужи крови и лошадиные трупы.

Публика вскочила на ноги, крича и размахивая руками. Свирепость быка привела ее в восторг. Увидев, что на арене не осталось ни одного пикадора, зрители хором вопили: «Лошадей! Лошадей!»

Все они хорошо знали, что пикадоры выйдут немедленно, но их возмущало, что прошло несколько минут без новой бойни. Бык одиноко стоял посреди арены, ревя и грозно потрясая окровавленными рогами; на его шее, словно ленты, развевались красные и голубые кишки. Появились новые всадники, и снова повторилось отвратительное зрелище. Едва пикадор приближался, выставив пику и повернув лошадь завязанным глазом к быку, как одновременно следовали удар и нападение. Пики ломались с сухим треском, лошадь взлетала, поднятая могучими рогами, во все стороны хлестала кровь, летели экскременты и клочья мяса, а пикадор, как тряпичная кукла с желтыми ногами, катился по арене, и капеадоры прикрывали его своими плащами.

Одна из лошадей, раненная в живот, выпустила целый поток омерзительных, зеленых экскрементов, обливая вонючей жидкостью стоявших поблизости тореро.

Публика приветствовала смехом и восклицаниями падавших с грохотом всадников. Арена глухо гудела от падения тяжелых тел с закованными в железо ногами. Некоторые падали навзничь, словно туго набитые мешки, и удар головой о доски барьера отдавался вокруг зловещим эхом.

– Ну, этот не встанет! – кричали в публике. – Котелок дал трещину, не иначе.