Кровь и песок

В ее голове беспорядочно проносились мысли о необходимой осторожности, о принятых условностях – каждая женщина помнит о них даже в минуты полного самозабвения. Нет, это невозможно… В первый же раз, как он пришел к ней в дом!.. Без малейшей попытки к сопротивлению!.. Ей сделать первый шаг!.. Но, пожимая руку матадора, она увидела его глаза – о, только эти глаза умели смотреть с такой страстной силой, выражать с такой немой настойчивостью все робкие надежды, все безмолвные желания.

– Не уходи… Останься. Останься!

Больше она не сказала ни слова.

IV

Удовлетворенное мужское тщеславие и другие удачи привели к тому, что Гальярдо стал и впрямь гордиться собой.

Беседуя с маркизом Мораймой, он испытывал к нему чувство почти сыновней нежности. Этот сеньор, ходивший на деревенский лад в охотничьих штанах, суровый кентавр, не расстававшийся с гаррочей, был знатным вельможей, который мог проводить время в покоях короля, носить шитый золотом камзол с подвешенным сбоку золотым ключом и множеством крестов и регалий на груди. Его прадеды пришли в Севилью вместе с монархом, одержавшим победу над маврами, и получили в награду за свои подвиги необъятные земли, отвоеванные у врага; на просторных равнинах, сохранившихся от прежних дедовских владений, паслись нынче быки маркиза Мораймы. Деды его, друзья и советники испанских королей, промотали изрядную долю родового богатства на пышную жизнь при дворе. И вот именитый сеньор, добродушный и щедрый, сохранивший даже в простоте деревенской жизни следы величия своих прославленных предков, оказался для Гальярдо вроде как близким родственником.

Сыну сапожника чудилось, будто он и в самом деле стал членом благородной семьи. Разве маркиз Морайма не приходится ему дядей? И хотя родство это не было законным и объявить о нем во всеуслышание Хуан не смел, но самолюбию его весьма льстила мысль о власти, которую он приобрел над женщиной знатного рода благодаря любовной связи, попиравшей все существующие в стране устои и предрассудки. А молодые люди, относившиеся к нему с чуть презрительной фамильярностью, принятой в высшем свете среди любителей тавромахии, тоже оказались в более или менее близком родстве с тореро, который обращался теперь с ними как равный с равными.

Привыкнув к тому, что донья Соль говорила о знатных сеньорах с известной простотой, на которую дает право родство, Гальярдо считал унизительным для своего самолюбия обращаться с ними иначе.

Жизнь и привычки матадора изменились. Он все реже заглядывал в кафе на улице Сьерпес, где обычно собирались его почитатели. Это были славные люди, простодушные и восторженные, но они ведь ничего собой не представляли – так, мелкие торговцы, хозяйчики, вышедшие из рабочей среды, скромные служащие и, наконец, просто люди без определенной профессии, жившие на неведомые, загадочные доходы и не имевшие иного занятия, кроме бесконечной болтовни о корридах.

Проходя мимо окон кафе, Гальярдо приветствовал своих верных поклонников, а те в ответ махали руками, зазывая тореро. «Сейчас вернусь», – говорил он, а сам шел в клуб, находившийся на той же улице, аристократический клуб с лакеями в коротких штанах, величественными готическими залами и серебряными приборами на столах.

С чувством удовлетворенной гордости проходил сын сеньоры Ангустиас между двумя шеренгами вытянувшихся в струнку лакеев, облаченных в черные фраки; важный, как вельможа, швейцар с серебряной цепью на шее спешил принять у Гальярдо шляпу и трость. До чего же приятно вращаться в изысканном обществе! Утопая в старинных креслах, молодые люди толковали о лошадях, о женщинах, а то вели перечень своих дуэлей, ибо положение обязывало этих юных представителей Испании проявлять отвагу и чрезвычайную щепетильность в вопросах чести. В одном зале фехтовали, в другом – с полудня и до восхода солнца дулись в карты. Присутствие Гальярдо в клубе терпели лишь в виде исключения, – он считался «приличным» тореро, прекрасно одевался, сорил деньгами и был принят в хорошем обществе.

– Он очень образован, – убежденно заявляли члены клуба, признавая тем самым свое полное невежество.

Доверенный Гальярдо, дон Хосе, человек с приятными манерами и превосходной родней, служил для тореро поручителем в новом кругу друзей. И наконец, обладая хитростью паренька, воспитанного улицей, Гальярдо сумел приобрести расположение золотой молодежи, среди которой он насчитывал десятки родственников.

Он крупно играл – наилучший способ завязать тесные отношения и стать на короткую ногу с завсегдатаями клуба. Он играл и проигрывал с невезением удачливого в любви баловня жизни. Случалось, он проводил ночи напролет в «комнате грешников», как прозвали игорный зал, но выигрывал редко. Члены клуба охотно хвастались его неудачами в картах:

– Вчера Гальярдо опять здорово пощипали. Тысяч одиннадцать потерял, не меньше.

С радостью ощущая свое превосходство над тореро, они видели в нем надежный оплот клубной игры, а великолепное спокойствие Гальярдо при проигрыше внушало им невольное уважение.