Кровь и почва

Винтовки им после присяги раздали разнокалиберные, старые, однозарядные. Какие были в наличии. Некоторым и того не досталось – вооружали охотничьими винтовками из запасов лесничего. Сами-то офицерики только с сабелькой и револьвером из столицы приперлись. Никакой практичности у этой аристократии. Коней их поставили в конюшни временно под надобности посыльных. Воевать они будут пехотой, как штрафникам и положено.

Ушли на задание ловчие соколятники с большими, укрытыми одеялами клетками на санях. Им дали малую охрану. Символическую. Так как их дело не воевать, а сведения перехватывать. А в случае опасности тикать во все лопатки.

Подтянулись из патруля драгуны, притащившие за седлом на веревках пешую разведку от мятежной гвардии. Не совсем дурные руководители восстания. Разведкой не брезгуют.

От лыжников пришли вестовые с докладами. Я отправил им смену и вернулся в кордегардию, бурлившую проснувшимися офицерами управления второго квартирмейстера генштаба, что хороводились вокруг Моласа.

В помещении приглушенный гул. Телефонные звонки постоянные, со странными разговорами о том, что бабушка плохо себя чувствует в обстановке последних суток. Рыдает или не рыдает она по императору… и прочая бытовая лабуда, для стороннего уха непонятная.

Сведения все стекались в кордегардию, где обрабатывались людьми майора Сувалки.

Молас еще не сказал мне своего «заднего» слова. Ушел в дом лесничего, где заперся с Бисером в его «госпитальной палате», и что-то они там перетирали с глазу на глаз.

А может, пьянствовали втихую.

А может, и то, и другое вместе.

Я понял, что до меня, как всегда, донесут все «в части касающейся». Не стал терять времени на ожидание и мотался по округе, латая тришкин кафтан личного состава, которого ни на что не хватало. Четверть людей задействована только в разведках разных. Еще пятая часть – на обеспечении. Десятина – на личной охране императора. Что осталось? Меньше половины. Как хочешь, так и воюй.

Наконец Молас вызвал меня в палату Бисера.

– Коньяк принес? – первое, что я услышал от императора, войдя в большую комнату, обставленную с претензией.

М-да… Может, мне еще и девочек ему водить?

Перетопчется.

– Вот, – достал я из сухарной сумки бутылку. – Раскопали. «Старая химерская водка» четвертьвековой выдержки в бочках и разлита в бутылки пять лет назад.

Я не стал уточнять, что это подарок лично мне от горцев как вождю. Еще обидится…

– Савва, есть хорошие новости, – сообщил мне Молас, щеголяя новенькими погонами генерала пехоты и аксельбантом императорского генерал-адъютанта. Когда только успел перешить? – Аршфорт к шести утра захватил узловую станцию в тридцати километрах к востоку от столицы и вытеснил оттуда мятежную гвардию в чистое поле. Аудорф наш. Там центральный аппарат военного ведомства, генеральный штаб, ГАУ, штаб корпуса военных инженеров в настоящий момент присягают Бисеру. Начальником генштаба временно поставлен инженер-генерал Штур. Ты его должен помнить по Будвицу. Кроме того, на подходе к столице бронепоезд «Княгиня Милолюда», но ему до нас почти еще сутки пути чапать на всех парах. С ним эшелоны полка огемских гренадеров-ветеранов. Как знали, что пригодятся, когда их вызывали сюда еще до голосования. Бьеркфорт телеграфировал о верности законно избранному императору и лично ведет сюда своим ходом удетскую кирасирскую дивизию из своего корпуса. Генерал Вальд сажает свою «железную» бригаду в эшелоны в Калуге. С учетом войск под рукой у фельдмаршала сил задавить мятежников у нас уже хватает. Но только завтра в лучшем случае.

– Понятно, экселенц, – усмехнулся я. – «Только бы нам ночь простоять да день продержаться». Что с манифестом? – спросил я о главном.

Все, что я услышал, шло пока по конспирологической практике контрпереворота, а не по тактике привлечения на свою сторону широких народных масс.

Молас опрокинул вслед за императором рюмку старки, вытер ладонью усы и ответил:

– Манифест на удивление свободно, без препон отпечатали в Тортусе, в частной типографии, и даже погрузить весь тираж на дирижабль успели, но… погода, этот жуткий снегопад. Взлететь «кит Гурвинека» не может, его снегом основательно засыпало. Пока только фельдмаршал, получив текст манифеста телефонограммой, разогнал его по всему миру телеграфом, гриф: «всем, всем, всем…». Столицу после передачи манифеста от телеграфа отключили. То есть телеграммы мятежников принимают в Аудорфе и складируют в штабе фельдмаршала, а им извне в столицу ничего не передают.

– Телеграф в столице только на железной дороге или есть еще линии? – уточнил я.

– Нет. Только железнодорожный. Но мне нравится твоя идея о резервной линии телеграфа. Победим, обязательно озабочусь. Видишь ли, Савва, никто не предполагал открытого бунта гвардии, – включился в наш разговор до того молчавший монарх, отставив пустую рюмку в сторону. – Ждали изощренных интриг, а не буйного битья лбом об стену. Оттого и хватились поздно…

– Вы их недооцениваете, государь, – озарило меня внезапно. – Что, если Тортфорт всего лишь таран и жертвенный барашек для кого-то более хитрого и в интригах изощренного?