Кровь и почва русской истории

Впрочем, и Ельцин, получив власть, не пошел по пути большевиков, не занялся собиранием империи. Такая гипотетическая возможность у него была, но не было главного – массовой поддержки, желания русских «напрягаться» и жертвовать хоть чем-нибудь ради воссоздания страны, которую они все еще называли своей «советской Родиной». Называли, но уже не считали такой. 

Отсутствие политических субъектов, всерьез, по-настоящему (а не вербально, в качестве политической рекламы) пытавшихся восстановить единство страны, было не случайностью или временной дезориентацией русского самосознания, а проявлением его радикальной трансформации. Ведь даже имперский национализм Владимира Жириновского исходил из презумпции русской слабости – рефрен его избирательной кампании 1991 г. был «защита русских во всем Советском Союзе». А защита, как известно, нужна слабым, а не сильным. Но и при такой смене акцентов идея сохранения союзно-имперского пространства не «заводила» русских.

Подавляющее большинство русского народа продемонстрировало подлинное безразличие к судьбе Советского Союза. Защита Дома Советов в сентябре-октябре 1993 г. оказалась не более чем трагическим эпизодом, своей разовостью и локальностью наглядно показавшим массовое глубокое, экзистенциальное отчуждение российского общества от советского государства, его миссии и вообще от любых идеальных императивов.

Хотя на рациональном уровне сознательный и добровольный отказ от империи - стержня русского историко-культурного наследства и русской идентичности - выглядел для русских неприемлемым, их собственное глубинное, потаенное стремление состояло в том, чтобы освободиться от державной ноши. В противном случае идеи российского суверенитета, - фактически, русского сепаратизма – не овладела бы массами, не вызвала бы подлинно исторической динамики. Разрушившие страну лозунги «российского суверенитета» и «равноправия России» были созвучны русскому сознанию, психологически уже готовому к раскассированию «советской Родины». Не будь почвы в виде массовых настроений, зернам русско-российского сепаратизма завяли бы, а не заколосились пышными всходами.

По иронии истории, почву унавозили и зерна в нее бросили люди, для которых единство СССР не подлежало сомнению. Никому не удастся отнять у выдающегося русского писателя Валентина Распутина сомнительное первенство в том, что он первым на всю страну публично предложил задуматься о выходе России из состава Советского Союза. Именно патриоты России, печальники русского народа (пишу это без всякой иронии!) выковали идейное и пропагандистское оружие, уничтожившее страну, которую они так хотели сохранить. Перефразируя Гете, русский национализм оказался силой, которая, желая блага, вершила зло. По крайней мере, с точки зрения русского национализма, то было зло. 

Справедливости ради надо указать, что русские не считали, что они делают выбор между Советским Союзом и Россией. Хотя социально-политическую динамику, определившую судьбы страны, вызвало именно требование суверенитета России, рациональным уровнем сознания была адаптирована внешне сбалансированная, но внутренне противоречивая и политически нереализуемая формула повышения статуса РСФСР в рамках Союза ССР.

Эта формула служила важным механизмом психологической самозащиты, способом массового сознания отрешиться от неприемлемого, невыносимого для него выбора. Характерно, что русские продолжали держаться за нее даже тогда, когда Советский Союз трещал уже по всем швам. На знаменитом референдуме 17 марта 1991 г. 71,3 % населения РСФСР проголосовали за сохранение Союза в горбачевской формулировке (кстати, это было меньше, чем в целом по стране, где «за» проголосовали 76,4 %) и почти столько же – 70 % - поддержали идею Бориса Ельцина и демократов о введении поста президента РСФСР, которая в том политическом контексте означала форсированное движение к распаду страны. Уверенная победа Ельцина уже в первом туре выборов президента РСФСР (он получил 57,3 % голосов от пришедших к избирательным урнам), которой не ожидали даже его ближайшие сподвижники и он сам, означала, что массовый бессознательный выбор уже был сделан не в пользу СССР, хотя на рациональном уровне люди еще не решались себе в этом признаваться.

До сих пор русские боятся признаться себе в том, что нашей «советской Родины» не стало потому, что мы сами этого захотели или, в лучшем случае, не препятствовали этому. В полном соответствии с психологическими механизмами, описанными Анной Фрейд, эти неприемлемые чувства проецировались и продолжают проецироваться на Михаила Горбачева, которому суждено оказаться в роли искупительного агнца коллективной вины. Между тем величайшее поражение русских в истории есть такой же плод их коллективных усилий (или, точнее, коллективного бессилия), как их величайшие победы и достижения.