Кровь и почва русской истории

Что было первой русской революцией?

Речь идет о событиях начала XVII в., известных под названием «Смуты». Они заслуживают особого внимания как минимум потому, что заложили смысловую модель восприятия, описания и понимания русских революций. Огрубляя, на последующие революции мы смотрим сквозь очки XVII в. (Хотя, как будет показано дальше, значение Смуты не исчерпывается лишь этим.)

Современники большевистского переворота описывали переживаемую ими ситуацию как Смуту, и эта характеристика закрепилась в эмигрантской историографии. В советской России она была на десятки лет вытеснена официальной интерпретацией Октября; в качестве теоретического норматива русской революции Смута была реанимирована в 1990-е гг. По крайней мере, именно к этому времени относится возрождение и широкое тиражирование клише «смута» (или «демократическая смута») для обозначения системной революции, переживавшейся Россией. Разумеется, популярность этого клише была вызвана вовсе не усилиями интеллектуалов по переосмыслению Октябрьской революции, а доминирующей тенденцией массового сознания воспринимать пертурбации 90-х годов прошлого века как хаос и смуту. Так или иначе, горизонт массового сознания, преобладающий ракурс его восприятия был во многом предзадан исторически, в данном конкретном случае – социокультурной тенденцией восприятия и описания Смуты.

Но что же, собственно, представляло собой событие, отформатировавшее наш современный взгляд? Несмотря на обширную историографию, на сей счет до сих пор нет теоретической ясности. Распространенные дефиниции Смуты начала XVII в. как «гражданской войны» или «социальной войны всех против всех» (то есть вкупе гражданской войны, крестьянских волнений, городских восстаний, заговора элит, государственных переворотов и т.д.) вряд ли способны удовлетворить даже их авторов, которые, расширяя свои определения, тем самым вольно или невольно дают понять, что Смута была все же чем-то большим, чем просто гражданская война. Ее масштаб и глубина настолько грандиозны, а след в русской исторической памяти столь глубок, что с давних пор понятие Смута вызывает коннотации с кризисом поистине космических размеров и мистического оттенка, когда все обстоятельства и факторы – от социальных до природных - складываются исключительно неблагоприятно, когда, кажется, сама природа и/или бог наказывают за что-то власть и общество. Другими словами, Смута – нечто более значительное и важное, чем находящиеся на слуху ее теоретические определения.

Выдвину гипотезу, что псевдоним «Смута» скрывает первую русскую революцию. Революцию не системную, но модельную, архетипическую по части формы и логики революционных изменений в России. Кстати, гипотетическая возможность определения Смуты как революции кроется в ее конвенциональной характеристике как гражданской войны или социальной войны всех против всех. Ведь сама по себе гражданская война подразумевает революционную ситуацию, а столь ожесточенная, масштабная и длительная война, как в России начала XVII в., означала очень глубокую и значительную революционную ситуацию.

Примечательно также, что, несмотря на многозначность русского языка, теоретически позволяющего назвать смутой любой социополитический конфликт, в теоретическом языке этот термин используется, пусть даже метафорически, для обозначения крайне ограниченного перечня явлений/процессов: собственно Смуты, а также двух революций – начала и конца XX в. В то же время термин «смута» практически не встречается при характеристике, скажем, крестьянских войн Емельяна Пугачева и Степана Разина или дворцовых переворотов второй четверти XVIII в. И этот терминологический пуризм (кстати, вполне бессознательный) тоже наводит на определенные размышления.

Что вообще можно возразить против определения Смуты начала XVII в. как революции? Первый и самый общий контраргумент, что понятие «революция» применимо лишь к Модерну, что революция - специфический тип социальных трансформаций, присущий лишь определенной исторической эпохе.