Кровь и золото

Только по чистой случайности Боттичелли не написал ее портрет. Она выглядела в точности как женщины на его полотнах: овальное лицо, удлиненные глаза, густые волнистые светлые волосы, украшенные вплетенными нитками жемчуга, и стройная фигура с изящно вылепленными плечами и грудью.

– Да, как модель Боттичелли, – улыбнулась она, как будто я назвал имя художника.

И снова я не знал, что сказать. Я привык быть единственным, кто умеет проникать в чужие мысли, но это дитя, эта женщина девятнадцати-двадцати лет, казалось, прочла, что у меня на душе. Но знает ли она, как сильно я люблю Боттичелли? Нет, не может знать.

Она весело продолжала, взяв мою руку в свои ладони:

– Так мне говорили – и я чувствую себя польщенной. Можно сказать, что своей прической я обязана Боттичелли. Я сама родом из Флоренции, но здесь, в Венеции, это обсуждать неинтересно. А вы – Мариус Римский. Я все ждала, когда же вы соизволите посетить мой дом!

– Благодарю за теплый прием, – ответил я. – Боюсь, я пришел с пустыми руками. – Я не мог оправиться от потрясения, вызванного ее красотой, звуками ее голоса. – Что вам предложить? Я не пишу стихов и не рассказываю остроумных историй о политике. Завтра я прикажу слугам принести вам лучшего вина из моего дома. Но это пустяк.

– Вино? – переспросила она– Мне не нужны от вас такие подарки, Мариус. Напишите мой портрет. Напишите меня с жемчугом в волосах – и я буду в восторге.

В комнате раздался негромкий смех. Я задумчиво оглядел собравшихся. Свечи горели тускло даже для моих глаз. Забавное зрелище: наивные поэты, любители классики, женщина неописуемой красоты, комната, полная привычной роскоши, медленное течение времени, словно проходящие мгновения имеют какой-то смысл и не несут в себе тяжесть покаяния.

То был час моего триумфа.

И вдруг меня осенило.

Молодая женщина тоже переживала свой триумф.

За ее богатством и удачей стояло нечто темное и низменное, однако она ничем не проявляла своего отчаяния.

Я попробовал было прочесть ее мысли, но передумал! Мне хотелось просто наслаждаться моментом.

Мне хотелось видеть эту женщину такой, какой ей хотелось выглядеть в моих глазах: юной, бесконечно доброй, но прекрасно защищенной, отличным товарищем в веселых ночных похождениях, таинственной хозяйкой собственного дома.

Я заметил, что к комнате примыкает еще одна гостиная, а за ней через открытую дверь виднелась великолепно отделанная спальня с кроватью, украшенной золотыми лебедями и золотистыми шелками.

Зачем демонстрировать спальню, если не для того, чтобы дать понять: хозяйка дома спит в одиночестве? Никому не дозволяется переступать порог, но любому видно, куда удаляется отдыхать непорочная дева.

– Что вы так на меня смотрите? – спросила она. – Почему оглядываетесь по сторонам, словно очутились в незнакомом месте?

– В Венеции я нахожу особое очарование, – отозвался я тихо и доверительно, чтобы меня расслышала только она.

– Да, вы правы, – ответила она с прелестной улыбкой. – Мне тоже здесь нравится. Я никогда не вернусь во Флоренцию. Так вы напишете мой портрет?

– Возможно, – сказал я. – Я не знаю вашего имени.

– Вы шутите! – Она снова улыбнулась. Я внезапно осознал, насколько она искушена в светских обычаях. – Прийти сюда, не зная моего имени? Хотите, чтобы я поверила?

– Правда не знаю, – сказал я, потому что никогда не интересовался ее именем, а узнал о ней из смутных впечатлений и обрывков разговоров, а в данный момент не хотел читать ее мысли.

– Бьянка, – представилась она. – Мой дом всегда открыт для вас. А если вы напишете мой портрет, я буду у вас в долгу.

Собирались новые гости. Я понял, что она хочет поприветствовать их, и отошел назад, заняв свой пост, скажем так, в тени, подальше от свечей, откуда удобно было наблюдать за ней, за ее грациозными движениями и слышать ее звенящий голосок.

За много лет я перевидал тысячи смертных, не испытывая к ним никаких чувств, но сейчас, глядя на это существо, я ощущал лихорадочное биение сердца, словно опять заглянул в мастерскую Боттичелли, увидел картины и познакомился с Боттичелли-человеком. О да, с человеком! В ту ночь я оставался в ее доме недолго. Но через неделю вернулся и принес ее портрет. Я написал его на небольшой панели и приказал вставить в золотую раму, отделанную драгоценными камнями.

Я вручил ей портрет и увидел, что она потрясена. Она не ожидала подобного сходства. Но я опасался, что она найдет в картине что-то необычное, какие-нибудь недостатки.

Она подняла глаза, и я ощутил ее признательность, восхищение и более глубокое чувство – эмоцию, в которой она отказывала себе в общении с остальными.

– Кто вы… на самом деле? – спросила она мягким вкрадчивым шепотом.

– Кто вы… на самом деле? – повторил я и улыбнулся.

Она серьезно посмотрела на меня, потом вернула улыбку, но не ответила, закрыв от меня все тайны своего сердца – грязные тайны золота и крови.

В тот момент я боялся, что потеряю самообладание. Мне хотелось обнять ее, пусть даже против воли, силой выхватить ее из теплых, уютных комнат и перенести в холодный роковой мир моей души.