Кровь и золото погон

В прорези пола вначале появилась густая копна иссиня-чёрных волос, затем вся голова с лицом, покрытым такими же черными бровями, бородой и усами, из зарослей которых торчал большой горбатый нос и, будто горячие угли, светились жёлтыми искорками глаза. В правом ухе висела тяжёлая серьга тусклого золота. Голова проскрипела прокуренным голосом:

— Ваше высокобродь, пора подыматься. Пять часов стукнуло.

— Я тебе, чёрт бандитский, сколько раз объяснял, нет никаких благородий! Еще раз услышу, выпорю, как сивого мерина.

— Виноват, господин полковник. — Голова исчезла.

Павловский потянулся, раскинув руки, и обнаружил рядом с собой на чистых простынях горячее тело крупной молодой женщины, русые волосы которой пахли дикими травами. Он встряхнул головой, будто стремясь скинуть остатки вчерашней попойки и восстановить память, понять, кто это тут с ним лежит, провёл ладонью по женской спине. Женщина поцеловала его лицо и грудь. Он грубовато отстранил её.

— Всё, красавица, иди гуляй.

У колодца ожидал с ведром и чистым полотенцем невысокий крепыш цыганского облика на кривых ногах профессионального кавалериста. Тот самый, что будил Павловского на сеновале. Он ловко поливал холодную воду на руки, шею и спину хозяина, затем остатки воды вылил ему на голову.

— Ну, ты и вражина! — улыбаясь, прорычал от удовольствия Павловский. — Дай поправить здоровье.

Чернявый поставил на грубо сколоченный стол гранёный стакан, наполнил его мутным первачом, придвинул тарелку с крупно нарезанным чёрным хлебом и миску соленых огурцов. Павловский одним махом опрокинул стакан, захрустел огурцом. Достал из кармана штанов золотой портсигар, протянул чернявому, с удовольствием закурил сам.

— Наши собрались?

— Покамест не все, господин полковник. Пятерых покамест нету.

— Подождём. Давай завтракать.

Лесной хутор, окружённый клёнами, липами, чёрной ольхой, утопал в зарослях шиповника, дикой смороды и жимолости. За добротной избой хозяина темнели густые кусты крушины и волчьего лыка, а дальше, вдоль лесной дороги, уходившей на восток к высокому ельнику, раскинулся непроходимый орешник. Солнце гуляло лишь по верхушкам елей, и на дворе от лесных теней было пока свежо.

В избе знакомая нам молодуха, уже причёсанная и нарядно одетая, подавала завтрак. На столе дымились огромная сковорода с яичницей на шкварках, горшок толченой со сливками картошки, посыпанной укропом и рубленым чесноком. По тарелкам разложено румяное сало, копчёная свинина на рёбрышках, жареные лини с луком, солёные огурцы… Молодуха то и дело стреляла голубыми глазами в сторону Павловского.

Ели и пили молча. Когда чернявый с молодухой стали прибирать со стола, хозяин, Афанасий Бобров, бывший егерь великого князя Николая Николаевича и старый знакомый Павловского по 1914 году, медленно и с достоинством заговорил:

— Я, Сергей Эдуардович, знаю вас давно, уважаю и в меру своих сил помогаю, чем могу. Я человек не бедный. Детей с покойной супругой, как вы знаете, нам Господь не дал. Вот всё Пелагее, племяннице нашей, оставлю. Только об чём думаю. Как ей растить дитя, если оно народится от вас? А? — Старик хитро прищурил один глаз.

Павловский заложил ногу на ногу, закурил душистую папиросу, старика не угостил. Улыбаясь, ответил:

— Да о чём вам беспокоиться-то, Афанасий Никитич? Родится у Палашки ребёнок, вот вам на его прокорм. — Он достал из кармана френча замшевый мешочек и высыпал на стол десятка полтора николаевских золотых империалов.

Хозяин быстро протянул руку к сверкающим монетам, но Павловксий, опередив его, сгрёб ладонью их снова в мешочек.

— Нет уж, дорогой Афанасий Никитич, это всё тогда будет ваше, вернее Пелагеи, когда ребёнок на свет божий появится. — Он ловко завязал мешочек и спрятал обратно в карман. — А пока вот вам на прокорм. — Павловский раскрыл толстую кожаную сумку и швырнул на стол несколько плотных пачек советских кредиток. — Спасибо советам за финансовую реформу, — злобно процедил он сквозь зубы. — Деньги они крепкими сделали. Вам надолго хватит. Не разбрасывайтесь только ими, не навлекайте внимание милиции и ЧК. Вернее, ГПУ, как они теперь называют своих опричников.

Хозяин сделал злое лицо, выпрямился, погладил седую бородёнку, но деньги со стола взял.

— И на том спасибо, господин полковник.

Павловский вышел на двор вместе с чернявым. Сели под навес, где вялились на верёвках подлещики и плотва.

— Докладывай, подхорунжий.

Чернявый разостлал на ящике карту — трёхвёрстку.

— Вот, господин полковник, мы тут. — Он показал корявым пальцем точку верстах в тридцати к востоку от Холма. — Шли поначалу быстрым ходом по этому вот тракту, что на Марёво идёт. Потом вы скомандовали разбежаться и назначили сбор тут, у Никитича. Шестеро прибыли к утру. Отсыпаются в бане и в овине.

— Кто прибыл?

— Есаул Тимофеев Егор Иванович, — хорунжий стал загибать корявые пальцы, — урядник Хрущ Матвей, урядник Мокров Фёдор.

Павловский улыбнулся. Его всегда смешил порядок перечисления, установленный подхорунжим. Вначале шли казаки и офицеры Всевеликого Войска Донского, и лишь потом, словно люди второго сорта, все остальные.