Кровь и золото

Не в настроении слушать музыку, я вскоре извинился перед собравшимися в салоне гостями и вернулся домой. Впервые за все время моего существования я ощущал себя до такой степени несчастным. Я узнал, что такое разбитое сердце.

Я сел к столу. Посмотрел в окно на реку. Ощутил дуновение весеннего ветра.

Я подумал обо всем, что нам с ней следовало сказать друг другу, вспомнил все аргументы, которые должен был привести в спокойной обстановке. Я твердил себе, что ее еще можно догнать. Объяснял себе, что ей известно, где я, что она сможет написать письмо. Я сказал себе все, что требовалось, чтобы не сойти с ума.

Я не услышал, как Бьянка вошла в комнату. Не услышал, как она села в большое гобеленовое кресло рядом со мной.

Подняв глаза, я увидел ее прелестную фигурку – безупречный юноша с фарфоровыми щеками, белокурые волосы перевязаны черной лентой, сюртук расшит золотом, красивые икры обтянуты белыми чулками, на ногах – туфли с рубиновыми пряжками.

Божественная маскировка – Бьянка в роли молодого дворянина, известная немногочисленным приближенным смертным как ее собственный брат. Она взирала на меня удивительно грустными непроницаемыми глазами.

– Мне очень жаль тебя, – тихо молвила она.

– Жаль? – спросил я, вложив в голос всю боль моей души. – Надеюсь, тебе действительно жаль меня, бесценная моя девочка, потому что я люблю тебя, люблю больше, чем когда-либо, и ты очень нужна мне.

– В том-то все дело, – произнесла она тихим сочувственным тоном. – Я слышала, о чем вы говорили. И я ухожу от тебя.

Глава 33

Три долгие ночи, пока она занималась сборами, я умолял ее не уезжать. Я стоял на коленях. Я клялся, что мои слова, обращенные к Пандоре, были сказаны только для того, чтобы заставить ее остаться со мной.

Всеми возможными способами я объяснял, что люблю ее и никогда не оставлю.

Я доказывал ей, что она не сможет выжить одна, что я боюсь за нее.

Но никак не мог изменить ее решения.

Только в начале третьей ночи я осознал, что она действительно уезжает. До тех пор я считал подобный шаг абсолютно немыслимым. Потерять ее? Никогда в жизни.

Под конец я упросил ее сесть и выслушать меня. Я самым честным образом излил душу, признаваясь в каждой произнесенной вслух гадости, в каждом низменном отречении от нее, в каждой отчаянной глупости, что я обещал Пандоре.

– Но сейчас я хочу поговорить о нас с тобой, – сказал я, – о наших отношениях.

– Можешь поговорить, Мариус, – ответила она, – если тебе станет легче, но, Мариус, я все равно уйду.

– Ты знаешь, как получилось у нас с Амадео, – сказал я. – Я взял его в дом в очень юном возрасте и передал ему Кровь, когда смертная жизнь не оставила выбора. Мы всегда оставались друг для друга учителем и учеником, в наших отношениях все время присутствовала насмешка и некая темная грань. Наверное, ты этого не замечала, но уверяю тебя, все так и было.

– Замечала, – ответила она. – Но знала, что твоя любовь все превозмогает.

– Верно, – сказал я. – Но он был ребенком, а я зрелым мужчиной. В душе я всегда знал, что существуют более важные, более серьезные отношения. Я дорожил им и приходил в восторг от одного его вида, но не мог доверить ему самые сокровенные страхи или сомнения. Не мог рассказать ему историю своей жизни. Для него она чересчур масштабна.

– Я все понимаю, Мариус, – ласково ответила она. – Я тебя всегда понимала.

– А Пандора! Ты сама убедилась. Снова горькая ссора, между нами ничто не изменилось! Тяжелые, ни к чему не ведущие раздоры.

– Убедилась, – тихо повторила она. – Я знаю, к чему ты ведешь.

– Ты видела, как она боится Мать и Отца. Ты слышала, как она сказала, что не может войти в дом. Ты слышала, что она всего боится.

– Слышала, – ответила она.

– И что мы с Пандорой пережили в ту ночь? Как всегда, сплошные трагедии и недоразумения.

– Я знаю, Мариус.

– Но, Бьянка, с тобой мы всегда жили в гармонии! Вспомни, сколько лет мы прожили в святилище, выходя в мир только на крыльях ночного ветра. Вспомни, какой там царил покой, какие мы вели беседы – я рассказывал тебе обо всем, а ты слушала. Мы были близки как никто другой на свете!

Она склонила голову и ничего не сказала.

– Вспомни и о том, – продолжал умолять я, – как в последние годы мы вместе предавались земным радостям, как тайно охотились в лесу, как посещали деревенские празднества, как молча стояли в огромных соборах, где горели свечи и пел хор, как танцевали на балах. Подумай.

– Я все знаю, Мариус, – сказала она. – Но ты обманул меня. Ты не сказал, зачем мы поехали в Дрезден.

– Признаюсь, не сказал. Что мне сделать, чтобы загладить вину?

– Ничего, Мариус. Я ухожу.

– Но как ты будешь жить? Ты без меня не справишься. Безумие какое-то!

– Нет, я отлично устроюсь, – сказала она. – Мне пора. До рассвета мне еще нужно проделать много миль.

– А где ты будешь спать?

– Это моя забота.

Я просто обезумел.

– Не следи за мной, Мариус, – добавила она, словно совершила невозможное и прочла мои мысли.

– Я этого не допущу, – отозвался я.

Повисла тишина, и я осознал, что мы смотрим друг другу в глаза, а я не в состоянии скрыть ни единой частицы своих страданий.