Кровь людская – не водица (сборник)

Когда узкоплечий отпрыск эрцгерцога Карла-Стефана из румынского плена вторично попал на Украину, головной атаман встретил его с распростертыми объятиями и своим приказом переродил ротмистра Вильгельма Габсбурга в полковника украинской службы Василя Вышиваного. Конечно, после Бреста, когда немцы и австрийцы чуть не стукнулись лбами, вырывая у делегации уэнэровцев клочья Украины, можно было сделать из ротмистра не только полковника, а даже генерала, но следовало подумать и о том, почему архикнязь полюбил Украину, почему так заигрывал в своей расшитой сорочке с сечевыми стрельцами, почему, приложив немало усилий к изучению украинского языка, принялся печатать в Вене плохонькие украинские стишки.

Не венец поэта, а корону украинского королевства мечтал надеть на свою голову наследник эрцгерцога. Поигрывая маленьким треугольничком усиков, он, когда бывал в хорошем настроении, любил повторять: «Если уголь — король, а пшеница — королева, то Украина — королевский трон».

Да, для него Украина была только троном, на который он рассчитывал опустить свой поджарый зад. И как этого не почуял честолюбивый головной атаман, который не мог представить себе Украины без своего единовластного правления?

Хотя Погиба и недолюбливал суетливого, падкого на парады и авантюры Петлюру, а все свои надежды возлагал на Юрка Тютюнника, однако осенью тысяча девятьсот девятнадцатого года однажды намекнул головному атаману о тайных замыслах новоиспеченного руководителя политического отдела. У головного пониже припухших губ задергались две складочки.

Он со всхлипом вдохнул воздух и сразу же, по давно выработанной привычке, артистично поднес руку к воротнику, украшенному трезубцем и цветами. Казалось, в знаках власти он искал новое решение, и хотя за атаманом наблюдал лишь один человек, он и перед ним позировал, не различая грани между великим и смешным.

А смешным он стал для Погибы уже в осенние дни восемнадцатого года на подступах к столице. Когда петлюровцы выгнали из Киева Скоропадского, сам головной атаман Петлюра еще пять дней не въезжал в столицу, руководя иной операцией: его хозяйственники обдирали в спальных вагонах красное и зеленое сукно и шили из него для Петлюры и штабистов казацкие шлыки. Без них полководец не мог въехать в столицу.

— Спасибо, пан подполковник, разберусь. — Головной показал движением усталых глаз, прикрытых тяжелыми, в синих прожилках веками, на дверь и, отняв руку от знаков атаманской власти, нажал на потайную кнопку звонка.

Но в это время назрели такие события, что головному атаману, очевидно, стало не до королевских грез Вышиваного. «Начальный вождь» украинской галицийской армии Микола Тарнавский по тайному приказу диктатора Петрушевича подписал договор между галицийским командованием и Добровольческой армией Деникина. Украинская галицийская армия, которая на несколько месяцев продлила агонию головного атамана, разбитого весной тысяча девятьсот девятнадцатого года, теперь бросилась в объятия того врага, который, неведомо почему, считал Петлюру большевиком. Петрушевичу легче было принимать из рук Деникина галицийское губернаторство в составе «единой-неделимой», чем присоединиться к договору с Пилсудским, подготовляемому тайно от Петрушевича петлюровскими дипломатами.

И в эти осенние дни в Каменец-Подольске, где с июня осели два «украинских» правительства, тихая ненависть между двумя царьками переросла в яростную грызню между директорией и руководством Западно-Украинской народной республики. В то время как тиф нещадно косил петлюровцев и сечевых стрельцов, в то время как фронт разлагался, а министры снимали с позиций бойцов для эвакуации за границу награбленного имущества, в Каменец-Подольске шла жестокая борьба за власть, шел бесконечный торг — кому править Украиной и какому палачу выгоднее служить. На последнем объединенном совещании министров, состоявшемся у диктатора Петрушевича, присутствовал только один министр УНР, и недаром доктор Макух едко подметил, что на совете министров выступили восемнадцать управляющих делами, потому что министры бежали с Украины с «неприкосновенным» имуществом.

Но и в такое время, когда два правительства владели двумя неполными губерниями, между директорией и Западно-Украинской народной республикой (ЗУНР) не было достигнуто соглашения. Старый адвокат, неожиданно ставший диктатором, умело свалив вину за подписание договора на Тарнавского, даже для проформы арестовав его, попытался широким жестом примирить спорящих.

— Для истории нам надо умирать вместе!

Он верил, что история уже неотделима от него, как верил в то, что она сбросит со своих страниц корсиканца из Кобеляк, как втайне величали Симона Петлюру.

— Для истории нам надо умирать вместе! — повторил он, трагически подняв руки к черным, очевидно крашеным, усам.

Но и перед смертью диктатор поставил перед директорией четыре требования: включить в директорию одного галичанина, Петлюре же оставить почетный титул головного атамана, но от оперативных задач его отстранить, сменить кабинет и отдать галичанам портфель министра финансов.