Кровь людская – не водица (сборник)

— Дядя, а вы не смеетесь надо мной? Вы ж, наверно, все знаете, а у меня хотите ума набраться? — В девочке пробуждается недоверие, и она склоняется к самому его лицу.

— И не думай, Василинка! Я никогда с пасекой дела не имел.

— А мед ели? — улыбается девочка.

— Мед ел. Это проще, — улыбнулся и Данило. — Так как же ты о взятке заботишься?

— Когда на цветы погожая роса выпадает, я до света пчелок бужу.

— Так рано встаешь?

— Вместе с мамой. Мама печь растопляет, а я на пасеку. Три раза ударю палочкой по улью и приговариваю: «На море, на окияне, на острове на Буяне едет Илья-пророк, гонит дождь и ветерок, гоню и я вас, мои пчелки, по ярый воск, по сладкий мед».

— И добрый взяток берете?

— Брали бы добрый, не будь войны. Немало ульев у нас бандиты разбили, — ответила Василинка, сразу вернув этим ответом Данила из глухомани веков к холодной действительности.

Он крепко обнял девочку, словно сам искал у нее защиты.

IX

Около хутора затопали кони, мелодично заскрипели колеса. Погиба настороженно отметил, что по дороге проехал не воз, а бричка. Но почему она остановилась? Может быть, Пидипригора накликал уже беду на его голову? Он быстро одевается, кладет в карман свидетельство, выскальзывает из мастерской в дальний угол сада и останавливается у перелаза.

Здесь, на жирной земле, поднимаются в рост человека посадки свеклы. Притаишься между ними и тыном, и никто тебя не найдет. Вот и дождался он той поры, когда и по ночам приходится скрываться на своей Украине. Хотя бы удержать эти две неполные губернии, чтобы не нищенствовать под чужими окнами…

Слышишь ты, «крымский хан», не довольно ли тебе гнусавить: «В душе моей зима царила, уснули светлые мечты?» — изливает он свою желчь на Врангеля, с которым недавно виделся в Севастополе. Высокий, с запавшими глазами «крымский хан» не обладал размахом Деникина, даже осуждал поспешное продвижение вперед его войск. Он серьезно выдвигал мысль, что можно по-настоящему воевать, только когда забитый офицерами и шикарными дамами-беженками Крым станет обетованной землей для всей России, а большевизм надоест населению. Так можно ждать и до Страшного суда. А что, если страшные слухи, дошедшие до петлюровского штаба, — чистая правда? Говорили, будто еще в декабре прошлого года Врангель сказал командующему донской армией Сидорину: «Нам следует честно и откровенно признаться, что наше дело проиграно. Надо подумать о нашем будущем — бить челом перед союзниками, чтобы они на транспортных пароходах вывезли офицеров и их семьи…» Впрочем, это, вероятно, только сплетня, пущенная теми, кто сам хотел бы сесть на место Врангеля. Сколько их теперь развелось — претендентов на высшие посты! И все жалят друг друга, а по-настоящему думать и работать некому. У одного Петлюры достанет министров на всю Европу, а простых чиновников не наберется и для нескольких уездов…

Скрипнули ворота, по двору скользит чья-то тень. Вот она поднялась над перелазом, и Погиба узнает выразительно округлые формы Бараболи. Агент головного атамана катится к мастерской, и тогда из-за посадок выходит Погиба. Настороженный Бараболя с пистолетом в руке тут же вылетает обратно, и они сталкиваются в дверях.

— Пан подполковник! — удивленно и радостно восклицает агент. — Фу! Как вы меня перепугали! Я уже черт знает что подумал. Душа до сих пор в пятках. — Он прячет пистолет в карман и сразу же откуда-то выхватывает за головку кнут. — А где же пан сотник?

Погиба входит в мастерскую, Бараболя крепко затворяет за ним дверь и стоит у порога с кнутом, точно возчик.

— Садись, Денис Иванович. — Теперь и фигура и лицо агента больше нравятся подполковнику. — А наш пан сбежал, переметнулся к красным.

— Предатель! Я сразу почуял, нестоящий он человек. — Ворсистая, как шерстяной мяч, физиономия Бараболи багровеет от ярости, но тут же мимолетное воспоминание меняет его облик. Он пророчески поднимает руку и с чувством декламирует: — «Воистину, друзья мои, я хожу среди людей, как среди обломков и отдельных частей человека». Так говорил Заратустра.

Ницше не производит впечатления на Погибу.

— Вы лучше подумайте, что скажет про меня и про вас Пидипригора. Он ведь из этого уезда. — Из-под редких ресниц подполковника мерцают отблески коптилки.

— Его следует опередить. Мы ему земляную постельку постелем. — Бараболя отвечает спокойно, только пониже ушей у него обозначились подвижные желваки. — Как его фамилия? Пидипригора?..

— Пидипригора Данило Петрович.

— Из Новобуговки?

— Из Новобуговки. Что же вы с ним сделаете? — полюбопытствовал подполковник. — Подстрелите?

— Господь с вами! К чему такая варварская отсталость? Надо действовать в духе двадцатого века и тех наших девонширских учителей, которые предпочитают оставаться в тени. — Бараболя захихикал. — Мы составим правдоподобное письмо в Чека, напишем все, что вы знаете про господина сотника, напишем всю правду, только одну капельку лжи добавим: мол, Данило Пидипригора перешел к красным, чтобы лучше послужить головному атаману.

— А поможет? — Погиба с отвращением и страхом прислушивается к хихиканью агента.