Кровь Люцифера

Элизабет смотрела на Руна, который так и стоял на коленях, согнувшись и низко склонив голову. Он являл собой живое олицетворение поражения. Элизабет вздохнула: как же хрупки эти сангвинисты, опирающиеся на свою веру, точно нищий на клюку... Выбей ее мимолетным сомнением — и они сразу же упадут.

София играла в этой драме роль греческого хора.

— Рун был нашей единственной надеждой. Он единственный из нашего ордена — за тысячи лет его существования, — кто не пил кровь, прежде чем принять дар Христа.

«Это не так».

Археологиня по крайней мере пыталась бороться.

— Должен быть другой способ. Если взять долото и молот и ударить...

— Я не позволю осквернять свою церковь подобными действиями, — возразил Гуго. — Кроме того, при любой такой попытке самоцвет свалится в реку, протекающую в сердце этой горы, и будет затерян навеки.

— Значит, вы оснастили свое тайное хранилище ловушкой, — заметил Джордан. — Надо сказать, вы умело прикрыли свои тылы.

Элизабет видела, как губы Руна шевелятся в бессильной молитве, и жалела его. Он отдал все своему Богу, и его жертва оказалась напрасной. В глазах Господа своего он был так же нечист, как любой дикий стригой. И эта неудача стала ему наградой за столетия службы Христу.

Так что для Руна наверняка будет особо унизительно увидеть, кто спасет их сейчас, кто откроет тайник, который он не смог отворить.

— Отойдите, — произнесла Элизабет, забирая у Софии нож.

Графиня опустилась на колени рядом с Руном, нагребла горсть соломы и стала вычищать его кровь из углубления в камне.

Корца посмотрел на нее.

— Что ты...

— Молчи, — велела она.

Все еще стоя на коленях, Батори порезала свою ладонь и всмотрелась в кровавую лужицу, набирающуюся в горсти. С блестящей темной поверхности на Элизабет смотрело ее собственное бледное лицо.

«Прости, Рун. Я знаю, что это причинит тебе боль».

Она произнесла положенные по обряду латинские слова:

— «Ибо это есть Чаша Крови Моей, чаша Нового и вечного Завета».

Потом повернула руку, позволяя крови стечь в углубление в полу. Темная жидкость быстро заполнила мелкую чашу.

И когда уровень ее достиг края, графиня почти пропела последние слова ритуала:

— Mysterium fidei.

С тихим скрежетом камень погрузился в пол, затем сдвинулся в сторону.

Элизабет услышала, как все ахнули, не в силах поверить.

Только Эрин рассмеялась.

Остальные повернулись к ней.

— Я поняла, — объяснила Грейнджер. — Элизабет стала цельной, когда в пустыне Рун вернул ей душу. Затем, в базилике Святого Марка, когда Бернард отнял эту новую душу и снова сделал ее стригоем, ей не позволено было выпить крови. Вместо этого она в ту же ночь вынуждена была испить вина.

— И с тех пор я не пробовала ни единой капли крови, — дополнила Элизабет и повернулась к Руну. — Согласно требованиям Церкви, моя сущность оставалась чиста. Я Избранная. И вот доказательство.

Она сместилась в сторону, так, чтобы луч, падающий из окна, осветил углубление. Свет огненным сиянием отразился от поверхности темно-красного камня, сокрытого внутри, его грани словно извергали пламя. Этот блеск словно бы изливался наружу из сердцевины самоцвета.

Хотя глаза у Элизабет слезились, она неотрывно смотрела на алый камень, потрясенная его красотой. За долгие годы своего существования графиня владела множеством драгоценностей. В своей смертной жизни она была одной из самых богатых женщин в мире. Но ни один из этих камней не был столь притягателен, как этот.

И не одна она была захвачена.

Джордан рухнул на колени; алый свет заливал его лицо, точно свежая кровь.

— Он поёт, — простонал сержант.

18 часов 27 минут

Сердце Джордана пело, обращаясь к пламенному камню, и тот отвечал священной симфонией, затягивая его все глубже в свою мелодию, в свой свет. Окружающий мир померк, превратился в скопище теней по сравнению с этим сиянием.

«И как могло быть иначе?»

Словно издали, он слышал, как переговариваются другие, но их слова были лишь шепотом по сравнению с этим величественным пением.

— Разве вы не слышите? — спросил он, пытаясь заставить их прислушаться.

Резкий голос пробился сквозь мелодию, вклиниваясь между нотами:

— Эрин Грейнджер! Забери камень! Укрой его от света, прежде чем этот человек навеки затеряется в нем!

Джордан узнал голос отшельника.

Мгновение спустя сияние померкло, вечная песнь почти затихла. Мир обрел свою вещественность, вес и тени. Стоун увидел женщину, которая заворачивала самоцвет в белый лён, пряча его пламя от света. Ее глаза смотрели на Джордана со страхом и тревогой.

Кто-то принес ей рюкзак, и она сунула сокровище туда.

Звук закрывающейся «молнии» громом прозвучал в безмолвии церкви.

Руки Стоуна сами потянулись к этой женщине, к ее рюкзаку. Он жаждал забрать камень, снова подставить его солнечному свету, чтобы дослушать его песню до конца.

Женщина отступила на шаг назад.

— Кто-нибудь из вас слышал это пение? — спросила она.

Ответом ей был хор отрицания.