Кровь на черных тюльпанах

Бангкок, 1 марта 1984 года».

Тут же лежал свернутый вчетверо лист бумаги. На нем было написано: «Джулии Лайлес».

«Дорогая Джулия, это письмо, наверное, последнее в моей бестолковой жизни. Хорошо, чтобы это было не так и после моего возвращения домой мы со смехом могли порвать его или, лучше, спрятать на память.

Мне всегда было горько, что я испортил тебе жизнь. Я очень люблю тебя, Джулия, и не хочу, чтобы мы все время жили в бедности, тем более после того, как у нас родится ребенок.

У меня появился шанс стать известным, заработать большие деньги. Мне удалось сделать первый шаг на этом пути, но я вряд ли вырвусь отсюда живым.

Может быть, это похоже на самоубийство. Но я больше не могу жить без денег и работы, терпеть унижения и насмешки, видеть бедственное положение своей семьи. Этим все-таки я обеспечу твою жизнь. Прощай, Джулия. Питер».

Майкл долго сидел неподвижно. Теперь он уже не может остаться в стороне, хотя бы потому, что много знает. Конечно, можно попытаться отправить пакет в Штаты и отказаться от всего. Но такой вариант пройдет при условии, что люди Гролла не знают о его встрече с Поникон. Если же им известно, что пакет у него…

Майкл взял одну из кассет, вставил в магнитофон. Послышалась непонятная речь: говорили по-кхмерски. На другой кассете был записан разговор на английском. Майкл узнал голос Бергера: «Я был в посольстве, виделся с шефом. Все нормально, но отдыхать рано. Слушайте внимательно: недалеко есть склад с продовольствием для этих голодранцев оттуда, надо его уничтожить, лучше всего сжечь, тайскую охрану перебить. Как обычно, оставить вьетнамские следы. Срок — три дня. Все ясно?»

Майкл вынул кассету, вставил другую. На ней Бергер ругал Иверса за какую-то ошибку при подготовке очередной операции. Грозил выгнать его. Вспомнил Анголу, где Иверса хотели расстрелять за казнокрадство…

Майкл взглянул на часы — половина пятого. Скоро утро. Спать он лег в кабинете на диване.

Темноту прорезал яркий свет фар, хлопнула дверца автомашины. Гролл открыл дверь и впустил Моберга.

— Ну рассказывай.

— Погоди, дай немного отдышаться: ну и задал он нам работенку!

Моберг расстегнул ворот рубашки. Достал платок, вытер им вспотевшее лицо.

— Ждали мы его у дома на машине. Как только он выехал, сразу же двинулись за ним. Ну и лихой же он водитель, я тебе скажу. На что Усонг ас, и то упустил его…

— Ладно, это я знаю. Что дальше?

— Пока я звонил тебе, Камон связался по рации с полицейским управлением. Дал команду дежурному объявить всем постам о розыске и задержании машины Лестера. Но разве это мыслимо в Бангкоке, да еще вечером! А потом другого от этих остолопов и ожидать не приходится. Две недели не могу наладить прослушивание его телефона! Вчера слушал пленку, опять треск, гудки, ничего не возможно понять.

Итак, мы его потеряли. Но я был убежден, что Лестер поехал на встречу с этой тайской бабой. Камон опять связался с полицией и выяснил ее адрес. И когда она вернулась, мы из нее вытрясли все подробности.

— Ну и что, Лестер действительно встречался с ней?

— Да, как я и предполагал, в этот же вечер. И она передала ему сверток, полученный от Лайлеса первого марта в отеле «Лебедь».

— Как, ведь…

— Тогда она нас очень ловко провела, подсунув этим кретинам подарок своего поклонника. Они и развесили уши. А сверток она спрятала в груде кирпичей у своего дома.

— Что же там было?

— Говорит, она его даже не вскрывала. Но и так ясно — фильм, кассеты с записями. Не могу вспоминать спокойно, как этот негодяй Лайлес водил нас за нос. Говорил, что спрятал материалы в парке. Указал место, но там, конечно, ничего не было. Потом уверял, что они пропали. Все время повторял одно и то же, даже когда его «включили в электросеть».

— Прекрати! Мы к этому не имеем никакого отношения. Питер Лайлес и Чарн Тхеап совершили преступление против коалиционного правительства Демократической Кампучии и были переданы его представителям. Остальное нас не касается, запомни это.