Кровь неделимая

Между тем пора было обратить внимание и на другую публику. Кто же из двух роскошных дам, стоявших вполоборота ко мне и старавшихся, по-видимому, продемонстрировать свою недосягаемость, жена всемогущего Власова? Они обе были красивы той стандартной выхолощенной красотой, которая ежечасно мелькает на экранах в каждой второй программе. Их невозможно было не заметить и невозможно было запомнить. Если бы они были куклами и продавались в магазинах, то я так и не смогла бы выбрать из них какую-нибудь особенную, запоминающуюся и тронувшую сердце. Наверное, после раздражающей яркости этого сонма красавиц я отошла бы к теплым и добродушным «лялькам» – разным, не всегда красивым, но удивительно симпатичным. Вот так и с живыми людьми – красота редко греет. И сейчас эти две дамы у меня не вызвали ни малейшей симпатии. И не из ревности, нет, я никогда не ревновала ни к красоте, ни к уму или обаянию. Я всегда считала, что мир не может быть прекрасен сам по себе, его должны согревать и украшать люди. Эти две сосульки жизнь Власова не грели, а только украшали. Мне кажется, это понимала не только я. Но об этом позже. Единственное, что я отметила: слово «жена» так и не было произнесено.

Я слегка улыбнулась высокомерным красоткам и повернулась к двум мужчинам, с интересом наблюдавшим мое вступление в эту навязанную игру знакомства.

Единственный, кто сидел и так и не встал при моем приближении, был толстый мужик (слово «мужчина» как-то не пришло мне в голову) с огромными ручищами, в глубине которых прятался казавшийся крошечным стакан. Он один был одет в широкий трикотажный пуловер с коричневыми кожаными нашлепками на локтях, плечах и там, где обычно у людей ютятся карманы. Нашлепки не соответствовали своему предназначению, потому что ни одна из них не попала в цель. Слишком нестандартной была, так сказать, фигура владельца пуловера…. Лицо у толстяка как будто дремало, и только яркие шоколадные глаза сделали за хозяина все, что обычно делают губами и вообще выражением лица: они улыбнулись, поздоровались и даже, кажется, подмигнули мне, как единомышленнику. Ха-ха, это мы еще посмотрим. В мои единомышленники так вот запросто не попадешь. Глаза обиделись и прищурились, а лицо у хозяина так и не дрогнуло.

– Это Женька, Евгений Кириллович, мой друг. Не обращайте на него внимания, он ехидный. Правда, у него есть и хорошее качество – он молчун.

– Я заметила, – а мои глаза вдруг взяли и созорничали: они совсем слегка подмигнули ехидному Женьке.

– А вот этот господин – мой первый помощник: Григорий Ильич Красновский, мой адвокат и большой умница.

Красновский на меня посмотрел вскользь, только из вежливости. «Ну и ладно. Что он такое для меня, и что я – для него?», – пискнуло мое неусыпное самолюбие. Ох, доберусь я до него, допищится; так ведь и комплексы во мне развить можно….

– А это… просто Дарья и Надежда.

На «просто» дамы не обиделись. Ну, так пусть и остаются «просто дамами».

И все? Ну и ладно. Но где-то в самой глубине у меня булькнуло от удовольствия.

«Ты на кого губу раскатала, девушка?» – кто-то внутри меня привычно съехидничал. «Вот уж и нет, и ничего подобного, – я точно знала, что у меня никаких таких расчетов и в голове-то не было, – я здесь не за этим!». «Вот и занимайся тем, за чем тебя наняли!». Это «наняли» сразу охладило мою голову, и я окончательно пришла в себя, когда в столовую наконец вошла Марта Адольфовна и слегка кивнула матери хозяина.

– Хозяйка просить всех к столу, да, добро пожаловайт, – голос фрау Эльке со странным каким-то акцентом прогудел, как колокол. Все невольно вздрогнули. Все, кроме, разумеется, Евгения Кирилловича.

Во главе стола стоял довольно массивный стул с подлокотниками, и я была уверена, что там сядет сам Власов. Однако я ошиблась: он подвел к нему мать и усадил, а сам сел справа от нее, рядом. Напротив него неожиданно шустро уселся толстяк Женька. Стул под ним жалобно скрипнул, пухлые Женькины губы слегка скривились:

– Сломаю я твою мебель, Юрка, предупреждаю. Прикажи стул для меня человеческий сделать, да поширее и поширче, – все-таки улыбнулся он, – а то я табурет к тебе притащу. Помнишь, какие Михалыч делал?

– Помню….

– А ты, барышня, садись рядом со мной, не бойсь, не укушу. – К моему удивлению это предложение было сделано мне. А ведь пока еще никто из гостей не сел. – Да ты не смущайся, здесь все свои, каждый знает свое место.

Фраза была явно с «двойным дном», и это мне почему-то понравилось. Наверное, это во мне родилась классовая неприязнь. Правда, на слова «не смущайся» мое треклятое самолюбие хотело пискнуть, но я быстренько щелкнула его по носу. Я знала, что действительно выглядела смущенной. И стыдно сказать почему! Я просто была страшно голодна, и вид разнообразных закусок на овальных и круглых плоских блюдах опять заставил мой безжалостный желудок урчать.

– Садись, садись, все будут думать, что это мое ненасытное урчит, – подслушал мою проблему Женька.