Кровь невинных

Я не знаю, почему сербы поступали так. Я часто спрашивал себя об этом. Может, слепая ненависть, или зависть, или старая вражда; или они делали это ради развлечения, или просто выполняли приказы. Но они действовали крайне методично. А когда я узнал, что их лидер — Кораджич — психиатр, то уже не мог этого забыть. Они измывались над человеческим сознанием, над душой, если могли до нее добраться. Они прекрасно знали, что делают, и не особенно это скрывали. Со временем им стало просто нечего скрывать. Сербы — мы называли их четниками — продолжали делать то, что считали нужным, и в конце концов мир должен был узнать о тех зверствах, свидетелями которых мы стали; он еще увидит колючую проволоку концентрационных лагерей, массовые захоронения, разорванные на куски тела и горящие площади городов. А четники будут лгать, утверждая, что это не их вина. Нечто подобное происходило слишком часто, и мир уже устал от этой лжи. Зло стало обыденным. Оно оставалось безнаказанным. И каждый раз, когда я слушал радио, меня переполнял гнев не как мусульманина и сына Боснии, а как американца.

— Вот ты утверждаешь, что американцы верят в справедливость, — часто говорил Рашид. — Почему же они не восстановят ее здесь?

Мне было нечего ответить, я и сам задавал себе этот вопрос. В Боснии и Герцеговине каждый божий день страдали люди. А по ночам, когда я бодрствовал, дела обстояли еще хуже.

Прежде чем возникли большие лагеря, которые показали по телевидению месяцы спустя, когда все открылось, повсеместно действовали маленькие. Иногда их размещали в бараках бывшей Югославской народной армии, в школах или в старых амбарах. В сельскохозяйственной стране несложно найти место, где можно держать людей в ожидании смерти. Молочная ферма прекрасно подходила для этих целей.

* * *

Было около полуночи, в вершинах сосен гулял ветер. Лес наполнился стонами деревьев, падали сухие ветки. В этой какофонии я должен был распознать каждый звук. Когда я приблизился к опушке леса, в лицо мне ударил ветер со стороны долины. Пару раз мне показалось, что я слышу крики вдали.

Примерно в пятистах ярдах от меня находился маленький домик. В окнах горел свет. Рядом с ним располагалось еще одно строение — коровник, а дальше — загон для скота с высокой изгородью. В бинокль я разглядел двух человек в форме, разговаривавших около крыльца, скорее всего в доме были еще люди. Двое других солдат дежурили около коровника. В загоне горел костер, и я видел два силуэта, маячившие около изгороди. Другие солдаты или пленные скорее всего находились в коровнике. Я занял позицию на опушке леса и стал наблюдать.

Четники вели войну с редкостной тупой самоуверенностью. Численный перевес был на их стороне, а нас — очень мало. Многие мусульмане Боснии, в том числе и политики, рассчитывали на помощь других стран. А пока они ждали, четники творили все, что им заблагорассудится. Местные жители редко оказывали им сопротивление и лишь пытались спастись бегством. Людей убивали в их домах, в поле, в мечетях, куда они шли помолиться. За первые недели войны в апреле и в мае 1992 года опустели целые города. Правительство просто не знало, что предпринять. А в лагерях вроде этого, где четников никто не видел и никто не мог дать им отпор, они становились ленивыми. Они протянули колючую проволоку перед домом и бараком, но часовых поблизости не поставили. Однако нельзя было терять бдительность. Возможно, я просто их не заметил. Или поле заминировали. А может, и то и другое. Но если мои наблюдения верны, я смогу проникнуть на территорию лагеря незамеченным.

Дверь в дом распахнулась. Круг света от фонарика замелькал в сторону сарая и исчез в нем. Пару минут спустя он снова появился, и, когда он приблизился к освещенному дверному проему, я заметил четырех человек. Похоже, двое солдат и двое пленных. Они исчезли в доме. Я видел, как закрывается дверь, а через несколько секунд услышал, как она хлопнула. Я ждал. Затем раздались крики.