Кровь Олимпа

– Мне не довелось узнать отца, когда он еще был лучше. Хилла говорила, он был добрее, во времена ее детства, еще до моего рождения. Хороший солдат – бесстрашный, дисциплинированный, хладнокровный. Красивый. Он умел очаровывать. Беллона его благословила, как и многих моих предков, но отцу этого оказалось недостаточно. Он хотел, чтобы она стала его женой.

Где-то за деревьями тренер Хедж что-то бурчал себе под нос, строча в своем блокноте. Над верхушками деревьев уже взмыли три самолетика и умчались неведомо куда.

– Отец полностью посвятил себя Беллоне, – продолжала Рейна. – Одно дело – уважать силу войны, и совсем другое – влюбиться в нее. Не знаю, как ему удалось, но он завоевал сердце Беллоны. Сестра родилась как раз перед его отправкой на последнюю боевую операцию в Ирак. Он уволился со службы с хорошей аттестацией, вернулся домой героем… Если бы… если бы он смог приспособиться к жизни на гражданке, всё могло бы быть хорошо.

– А он не смог, – догадался Нико.

Рейна покачала головой:

– Вскоре после возвращения отец в последний раз встретился с богиней… поэтому я и… родилась. Беллона приоткрыла перед ним завесу будущего. Объяснила, почему наша семья так для нее важна. Сказала, что наследие Рима никогда не падет, пока наш род продолжается, а его представители сражаются за свою родную землю. Эти слова… Я думаю, таким образом богиня хотела вдохнуть в отца уверенность, но он на них зациклился.

– После войны трудно прийти в себя, – заметил Нико, вспомнив Пьетро – в Италии он жил с ними по соседству. Пьетро вернулся из африканской кампании (в Италии тогда был режим Муссолини). Он не получил физических ранений, только, применив против мирного населения иприт, повредился рассудком.

Несмотря на жару, Рейна плотнее запахнулась в плащ.

– Отчасти дело в посттравматическом стрессе. Он не мог прекратить думать о войне. К тому же его мучили постоянные боли: при взрыве фугасной мины его ранило шрапнелью в плечо и грудь. Но это не всё. Чем старше я становилась, тем больше он… менялся.

Нико не отвечал. С ним еще никто так откровенно не разговаривал, кроме разве что Хейзел. У него было такое чувство, будто он стоит в поле, на которое опустилась стая птиц: одно неверное движение – и спугнешь.

– Он стал параноиком, – рассказывала Рейна. – Решил, что слова Беллоны – это предупреждение, что наш род угаснет, и наследие Рима падет. Ему всюду мерещились враги. Он собирал оружие. Превратил наш дом в настоящую крепость. На ночь запирал нас с Хиллой в наших комнатах. Если мы потихоньку оттуда выбирались, орал, крушил мебель и… в общем, он наводил на нас ужас. Иногда он даже принимал нас за врагов. Ему втемяшивалось в голову, что мы за ним шпионим, хотим ему навредить. Потом начали появляться призраки. Думаю, они всегда были там, но постепенно, привлеченные исходившей от отца яростью, стали показываться в открытую. Они что-то нашептывали ему, подпитывали его подозрения. И вот однажды… не знаю точно, когда именно это произошло… я поняла, что это больше не мой отец. Он стал одним из призраков.

В груди Нико поднялась волна холода.

– Мания, – подумав, сказал он. – Я видел такое прежде. Человек чахнет, пока не перестает быть человеком. От него остаются только худшие качества. Это безумие…

Судя по выражению лица Рейны, его слова не очень-то помогли.

– Кем бы он ни был, – сказала она, – жить с ним стало невозможно. Мы с Хиллой сбегали из дома при первой возможности, но в конце концов возвращались… и тогда он выплескивал на нас свою ярость. Мы не знали, что делать. Кроме отца, у нас никого не было. В последний раз, когда мы пришли домой, он буквально пылал от гнева. Он больше не мог дотрагиваться до предметов, но мог их двигать… как полтергейст. Разбил плитку, которой был выложен пол, переломил пополам диван. В конце концов он швырнул стул и попал в Хиллу. Она упала. Просто потеряла сознание, но я подумала, что она умерла. Она столько лет меня защищала… Я потеряла голову. Схватила первое попавшееся под руку оружие – фамильную реликвию, саблю пирата Кофрези. Я… я не знала, что она сделана из имперского золота. Подбежала к духу отца и…

– …развеяла его по ветру, – закончил Нико.

Глаза Рейны наполнились слезами:

– Я убила собственного отца.

– Нет, Рейна, нет. Это уже был не твой отец, а призрак. Даже хуже – мания. Ты защищала свою сестру.

Девушка повернула серебряное кольцо на своем пальце:

– Ты не понимаешь. Отцеубийство – это худшее преступление, какое только может совершить римлянин. Этому нет прощения.

– Ты не убивала отца, он уже был мертв, – настаивал Нико. – Ты рассеяла призрак.

– Не важно! – зарыдала Рейна. – Если об этом узнают в Лагере Юпитера…

– …тебя казнят, – сказал чей-то голос.

На краю рощицы стоял какой-то римский легионер в полном доспехе, с пилумом в руках. Всклокоченные каштановые волосы, закрывающие лоб, нос наверняка сломан, и из-за этого улыбка новоприбывшего выглядела еще более зловеще.

– Спасибо за признание, бывший претор. Ты значительно упростила мне работу.

XXX. Нико