Кровь слепа

— И последний мой вопрос относительно записи, — продолжал Фалькон. — Старший инспектор Зоррита встретился со мной спустя несколько часов после того, как допросил тебя. Я спросил, удалось ли ему тебя сломить и добиться признания. Зоррита ответил, что, в общем, удалось. Он признался, что, услышав твой отказ от услуг адвоката — бог знает, Эстебан, о чем ты только думал, отказываясь, — он посчитал себя вправе действовать грубее и при допросе надавить на тебя более решительно. Это, вкупе с ужасными результатами вскрытия, видимо, произвело на тебя сильное впечатление, так что в сознание твое вкралось сомнение. Зоррита решил, что именно тут ты и поверил в то, что действительно мог совершить убийство.

— Я был в замешательстве, — сказал Кальдерон. — А отказываться от адвоката меня заставляла гордость. Я и сам адвокат и мог бы защитить себя сам.

— Когда Зоррита попросил тебя описать твое возвращение домой в ту ночь, ты, по его словам, стал излагать события как бы в форме киносценария.

— Этого я не помню.

— Ты говорил от третьего лица, описывал увиденное словно со стороны, словно наблюдал все, покинув свою телесную оболочку или стоя за кинокамерой. Было ясно, что ты находился в трансе. Разве твой адвокат не сказал тебе об этом?

— Возможно, оттого, что был этим крайне смущен.

— В рассказе о том, что ты увидел, войдя в дом, наблюдается некоторая путаница, — сказал Фалькон.

— Ну, это-то мы с адвокатом обсудили.

— В твоей «сценарной версии» ты описал свое состояние как «раздражение» от нежелания видеть Инес.

— Я не хотел ссоры. Злости, которую испытывал, узнав от Марисы о ее встрече с Инес, я не чувствовал. Я был очень сонный и буквально спал на ходу. Для меня это были утомительные дни — много работы, а вечерами еще эти мероприятия, встречи с журналистами…

Фалькон открыл новую страничку своей записной книжки.

— Меня вот какие слова твои заинтересовали: «Добрел до спальни, рухнул на кровать и тут же отключился. Он осознал лишь боль. Он бешено задергал ногой». Что это значит?

— Ты цитируешь дословно?

— Да. — Фалькон положил на стол диктофон и нажал кнопку «play».

Кальдерон изумленно слушал. Дым от сигареты, застывшей в его руке, поднимался, окутывая пальцы.

— Это что — я?

Фалькон проиграл еще раз его слова.

— Разве это так уж важно?

— По-моему, Мариса прижгла тебе ногу зажигалкой, — сказал Фалькон.

Кальдерон вскочил так, словно в зад ему вонзилась иголка.

— Нога у меня уже который день болела, — возразил он, внезапно обретя память. — Я натер ее!

— Зачем же понадобилось Марисе жечь тебе ногу зажигалкой?

— Чтобы разбудить. Я дрых как сурок.

— Мне кажется, чтобы разбудить возлюбленного, существуют иные, более приятные способы, — сказал Фалькон. — Похоже, ей остро требовалось тебя разбудить, потому что время вашего расставания было очень важно.

Кальдерон опять опустился в кресло, закурил новую сигарету и уставил взгляд в высокое зарешеченное окно. Потом он моргнул, прогоняя навернувшиеся слезы, и закусил нижнюю губу.

— Ну да, это ты мне помогаешь, Хавьер. Понимаю всю иронию ситуации.

— Тебе другая помощь требуется, не моя, — сказал Фалькон. — Давай-ка вернемся к тому, что я заключил из записи. Еще одно интересное наблюдение относительно той ночи в твоем рассказе Зоррите — две версии того, как вы встретились с Инес.

Кальдерон стал привычно повторять уже сказанные и отрепетированные слова, и Фалькон движением руки остановил его.

— Нет. То, что вы там с адвокатом заготовили для суда, меня мало волнует, — сказал Фалькон. — И пойми, что для меня дело тут не в тебе. Мои попытки могут оказаться тебе полезными, но основная моя задача вовсе не снять тебя с крючка. Я должен найти путь, должен проникнуть.

— Куда?

— В заговор. Кто подложил в подвал мечети бомбочку «Гома-2 ЭКО», которая взорвала шестого июня сто кило гексагена, разрушив жилой многоквартирный дом и детский сад.

— Хавьер Фалькон держит слово, данное им севильцам! — буркнул Кальдерон.

— Слово это никто не забыл, тем более я.

Наклонившись над столом, Кальдерон вперился взглядом в зрачки Фалькона, как будто желая проникнуть через них в его черепную коробку.

— Я различаю в этом подобие уже некой навязчивой идеи! — воскликнул он. — Но одиночные боевые действия, Хавьер, в полицейской работе нежелательны и бесперспективны. В каждом испанском доме престарелых найдется, наверно, вышедший в тираж детектив, который, глазея от нечего делать в окно, все еще прокручивает в голове загадки, так и оставшиеся неразгаданными, — очередная без вести пропавшая девчонка, побои, неизвестно кем нанесенные какому-нибудь бедолаге. Брось ты это дело. Никто и не ожидает, что ты все распутаешь!

— Но мне не устают напоминать об этом в управлении и во Дворце правосудия, — сказал Фалькон. — И что еще важнее, разгадки я жду от себя сам.

— Ну, в таком случае до встречи в психушке, Хавьер. Спротежируй мне там место у окошка, — сказал Кальдерон. Откинувшись на спинку стула, он разглядывал конус тлеющего в пепельнице пепла.

— На психушку я не согласен, — ответил Фалькон.