Кровь слепа

— Вы хотите сказать, что председателя Совета магистратуры, которого, кстати, я в глаза не видел, его сын убедил, что мое поведение свидетельствует о душевном расстройстве? — спросил Фалькон. — Разве я произвожу на вас впечатление сумасшедшего? Разве кто-нибудь из моих сотрудников — а это люди наиболее ко мне близкие и, значит, способные уловить какие-то изменения в моей психике — выражали озабоченность моим состоянием?

— Даже я вижу, что ты устал, — сказал Эльвира. — Надорвался.

— Мы не хотим рисковать, Хавьер.

— Так каковы же условия?

— Условия? — переспросил Лобо.

— Еще хоть одна жалоба на твою неуравновешенность — и ты будешь отстранен от службы, — сказал Эльвира.

— А я, со своей стороны, обещаю больше не тревожить Алехандро Спинолу какими бы то ни было вопросами насчет Марисы Морено или же Эстебана Кальдерона, — ответил Фалькон.

Мужчины воззрились на него, удивленно приподняв брови.

— Разве не за этим вы меня сюда вызвали? — спросил Фалькон.

День уже клонился к вечеру, и температура, впервые с 11 утра, опустилась ниже 40 градусов. Старший инспектор полиции Тирадо сидел в гостиной Консуэло, намереваясь сообщить ей последние новости в расследовании похищения ее сына. Спокойствие Консуэло его смущало. Большинство женщин на ее месте, более двух суток не имеющих никаких вестей от похитителей, уже были бы на грани помешательства. Матерей, с которыми ему приходилось иметь дело ранее, постоянные колебания от надежды к отчаянию совершенно изматывали в первые двенадцать часов ожидания. Они глядели на него жалкими, молящими глазами, жаждая каждой клеточкой своего тела хоть крупицы надежды. Консуэло же сидела перед ним полностью прибранная, накрашенная и даже с ярким лаком на руках и ногах. Такой выдержки в женщине, у которой украли ребенка, он еще не встречал — ведь даже поддержку от родных она принимать не захотела.

Он рассказал ей о своем допросе Карлоса Пуэрты, ее июньского обидчика.

— Он так и сказал? — вскинулась Консуэло — ее возмутило то, что преступник ссылался на ее душевное состояние. — Он лез ко мне под юбку, а выкрав из сумочки деньги, поспешил ретироваться! Грабеж в чистом виде!

— Я разыскал фото этого человека и демонстрировал его жителям района, — сказал Тирадо. — В Санта-Кларе его никто не видел, во всяком случае в недавнее время. А наркоманам Трес-Миль он хорошо знаком. Последние два месяца он постоянно там находился.

— Значит, вы считаете, что к похищению Дарио он не имел отношения?

— К тому же состояние у него сейчас довольно скверное, — сказал Тирадо, листая свои записи. — От звукотехника мне известно, что никаких звонков сюда не поступало.

Консуэло покачала головой. Необходимость утаивать от Тирадо то, что она знала, рождала странное напряжение в шейных позвонках. Она поняла, что ее звонок похитителям моментально вывел Тирадо из круга тех, кому она могла доверять.

Не услышав ответа, Тирадо вскинул на нее глаза.

— Нет, — сказала она. — Звонков не было.

— Кроме того, я побывал у Дарио в школе, — сказал Тирадо, — и побеседовал там с учителями и детьми. Боюсь, что ничего ценного оттуда я не почерпнул, хотя они просили меня передать вам вот это.

И он сунул ей в руки конверт. Открыв конверт, она вынула самодельную открытку. На передней стороне ее цветными карандашами был нарисован мальчик с ежиком волос на голове. Его освещало солнце, а на заднем плане были изображены река и деревня. Внутри открытки было написано: «Дарио цел и невредим. Мы верим, что скоро он вернется домой». Далее следовали подписи — подписался весь класс.

И только в эту минуту Тирадо понял, что таилось под маской внешнего спокойствия этой женщины. Консуэло зажмурилась, рот ее скривился, и по лицу медленно и неуверенно скатились две прозрачные слезинки.

17

Площадь Альфальфы, Севилья, понедельник, 18 сентября 2006 года, 18 часов

Галерея «Сока» принадлежала почтенному пожилому господину, для характеристики которого, казалось, и придумано определение cseoriab. ^[14]Он обладал безукоризненными манерами, превосходным умением одеваться и вести беседу, прической волосок к волоску и очками с диоптриями, в золотой оправе и на свешивающейся с его шеи цепочке. При первом же взгляде на него вы убеждались, что он является отпрыском целой череды благородных предков, но сам он был последним, кто позволил бы себе на это намекнуть.

Хотя Хуана Мануэля Домека Фалькон знал уже много лет, но в новом тысячелетии он с ним не виделся. Домек тепло и искренне приветствовал его, после чего провел в помещение позади галереи. На столе явились две чашечки кофе. Домек высыпал в кофе пакетик сахара и долго мешал в чашке ложечкой с терпением, на какое способны, наверное, одни старики.

— Как я знаю, Хавьер, от отца у вас для продажи ничего не осталось, — сказал он. — Ходили слухи, что вы все сожгли.

— По его распоряжению.

— Да, да, да, — сокрушенно проговорил Домек. — Карикатура, приведшая к трагедии. Так зачем же я вам понадобился?