Кровь страсти – какой ты группы?

– А почему я должна тебя знать? – улыбнулась она и ласково потрепала Купидону его кудряшки. Прикосновение ее руки вселило в душу Купидона необычайный восторг, которого он не испытывал даже тогда, когда пускал из своего лука золотую стрелу в сердце всесильного деда. Стрела, правда, терялась там, как иголка в стоге сена, но, тем не менее, принуждала Зевса домогаться любви какой-нибудь простушки нимфочки или корыстной смертной женщины. – Ты где живешь?

– Далеко, – ответил Купидон и склонил свою курчавую головку ей на грудь. Девушка гладила его по головке, а он закрыл глаза и затих, боясь неосторожным движением прогнать эти чудные мгновения.

– Ты чудо какой хорошенький. У тебя, наверное, красивая мама.

– Красивая, – прошептал Купидон. – Но ты лучше.

– Нет, – засмеялась девушка. – Лучше мамы нельзя быть.

Купидон не стал возражать, так как для себя уже решил, что эта девушка будет первая (и последняя), кого он не поразит своей стрелой. В ее прикосновении он столько чувствовал нежности, ласки и любви, сколько не перепадало ему даже от его матери, богини Любви. «Пусть свою любовь она дарит мне, чем кому-то другому», – решил он.

– Тебя звать Мимоза?

– Ты знаешь меня? – удивилась девушка.

– Как всех, кого я знаю. Держи, – он протянул ей свой кулачок и разжал его. На ладошке лежала маленькая веточка мимозы. – Это шпилька. Она золотая. Заколи ею себе волосы.

– Какая прелесть! – восхитилась Мимоза. – Спасибо! – и она расцеловала малыша в щечки. Раз, другой, третий.

Малыш почувствовал необычайный прилив нежности к девушке.

– Это не обычная шпилька. Тот, кто носит ее, никогда не снимая, всегда счастлив.

– А я и так счастлива сейчас.

– Ты не ведаешь еще, что такое «всегда».

– Ну и что? Раз мне хорошо, зачем мне ведать что-то еще?

– Ты, как все! – звонко рассмеялся мальчик. – В том числе и моя мать. Ей тоже подавай что-нибудь непременно в данную минуту. Ты только подумай, сколько твоих «сейчас» помещается в одном моем «всегда»! Не морщи лоб, тебе не сосчитать. Вот видишь, у меня колчан. В нем два отделения. В одном лежат стрелы, возбуждающие любовь, а в другом – убивающие ее.

– Я смотрю, у тебя их поровну будет.

– А как же! У меня все по-божески. Плюс-минус, чет-нечет, любит-не любит. У меня четкая бухгалтерия. Я за нее каждый раз в конце года перед дедом отчитываюсь. Перед ним не смухлюешь.

– Ну, и зачем ты мне показываешь этот колчан?

– А затем, что вот тебе эта стрела, из первого отделения, и вот тебе мой лук. Вложи стрелу в лук, прицелься мне вот сюда и выстрели.

– Но я же убью тебя! – воскликнула Мимоза.

– Нет, чудачка! Ты меня этим возродишь. Стреляй!

– Я не буду. Вдруг ты перепутал стрелы?

– Ну, перепутал. Тебе-то что? Выстрелишь другой.

– Нет, я не могу. Боюсь. У меня не поднимается рука нанести тебе даже небольшую ранку. Ты такой миленький. И объясни мне, зачем я должна делать это?

– Много будешь знать, Мими, скоро состаришься. В конце концов, ты нимфа или ты кто – может, сама Афина? Ой-ой-ой! Я боюсь! – закрылся мальчик крылышками. – Делай, что тебе говорят старшие! Стреляй! Потом этой же стрелой я выстрелю в тебя – и мы полюбим друг друга.

Мимоза звонко рассмеялась. Еще звонче рассмеялся Эрот.

– Ладно, давай сюда свои орудия насилия.

Мимоза взяла в руки золотой лук, золотую стрелу, натянула тетиву, прицелилась в грудь улыбающемуся Купидону и – выпустила ее далеко-далеко в небо. Стрела сверкнула и затерялась в золотистом воздухе.

– Что ты наделала! – вскричал Эрот. – Что ты наделала, несчастная! Тебя теперь не смогу полюбить даже я! Но и никто больше не сможет полюбить тебя. Ты бездумно выпустила свою судьбу на ветер.

– Я и так люблю тебя, независимо от того, любишь ты меня или нет. Не расстраивайся. Дай, я расчешу твои чудные кудряшки. Ты, наверное, даже не представляешь, что ты за чудо! Я смотрю на тебя, и улыбка не сходит с моего лица, а в груди сладко-сладко бьется сердце. Неужели ты думал, что от какой-то стрелы во мне воспылают чувства более сильные, чем исходят из моего сердца? – нимфа обняла и крепко прижала к груди Купидона.

Купидон прижался к девушке и плакал. Он знал, что ему не суждено полюбить прекрасную Мимозу, и ему казалось в этот миг (он забыл о своем «всегда»), что он больше никогда и никого не сможет полюбить сам и никто больше не будет любить его так, как Мимоза, без всякой стрелы и без всякого принуждения с его стороны. «Я буду ее охранять, – решил он. – Ее и всех ее девочек, и девочек тех девочек, которые будут рождаться от земной любви».