Читаем Кровь Тулузы полностью

Я уже сказал, что побежал вдоль стены внутреннего дворика. Без остановки миновал часовню. Оттуда доносился ровный молитвенный гул: несмотря на всепоглощающие юридические штудии, устава никто не отменял, и чтение священных молитв соблюдалось строго. Заступившего на молитву в восемь вечера сменяли только на восходе солнца. Колокол находился в старинной башне; позднее к ней пристроили церковку. Словно бесплотная тень я бесшумно переступил церковный порог и поднялся по винтовой лестнице.

Расправив плечи и вдохнув полной грудью, я радостно принялся звонить. Я звонил просто так, но торопливые звуки множились, перебивая друг друга, и превратились в набат.

Возбуждение, порождённое страхом, распространяется быстрее всего. Сначала со всех сторон захлопали двери. Через слуховое окно, расположенное на высоте моей головы, при свете звёзд я различил силуэты с изогнувшимися, словно вопросительный знак, шеями. Из часовни донёсся топот: все находившиеся там монахи, те, кто молились, и те, кто просто спали стоя, молитвенно сложив руки, бросились наружу. На пороге они столкнулись с теми, кто бежал им навстречу в надежде обрести убежище в часовне. Вымощенный плитами двор и галереи наполнились беспорядочными возгласами. Я различил голос эконома, вопившего: «Сокровище! Спасите сокровище!» Некий Лоран, слабоумный от природы и подверженный припадкам, с визгом упал на землю. Отца Робера я опознал по неимоверной толщине. Раздобыв где-то огромный крест, он торжественно вздымал его, словно всеобщее спасение зависело только от него.

Внезапно раздался отчётливый, не допускающий возражений голос, голос того, кто знает, что говорит:

— Это солдаты сеньора д’Юсса.

Сеньор д’Юсса, необузданный и обратившийся в ересь[4], издавна вёл тяжбы с законниками из Меркюса и совсем недавно угрожал разграбить аббатство. А он имел обыкновение исполнять свои обещания. Следом послышалось бряцание оружия. Несомненно, где-то в уголке монахи вооружались. Но те, кто толпился посреди двора и на траве, были уверены, что солдаты д’Юсса высадили ворота.

Я продолжал звонить. И вот уже далеко на севере моему звону внял тамошний колокол, потом откликнулся ещё один, на юге, и постепенно я стал слышать звон со всех сторон горизонта. Колокольный набат звенел, и эхо, громкое и бесконечное, беспрепятственно проникало в долины и горные ущелья. Я быстро сообразил, где находились источники звуков. Я знал, на какой зубчатой башне, на колокольне какой церкви висели звонившие сейчас колокола. Один гудел на башне Сан-Сальви в Альби, другой в передовом барбакане подле восточной стены Каркассонна, ещё один колокол находился в церкви Сен-Назер в Безье. Звучали и совсем дальние колокола — в Магелоне, в Бокэре, те, что раскачивались в башнях, построенных из приморского камня, выщербленного укусами сарацинских стрел. И у всех в голосе звенело отчаяние, все сулили народу бедствия, печали, гибель красоты. Разбуженный мною набат раскатился зычным кличем, пробудил все колокола Юга, вдохнул жизнь в бронзу, и её гулкое звучание эхом откликнулось в моём сердце.

У меня не хватило времени ни удивиться, ни опечалиться. Я почувствовал, как чьи-то руки крепко обхватили меня и чьё-то лицо притиснулось к моему лицу. По гнилому запаху, исходившему изо рта монаха, я узнал брата, приставленного к колокольне звонарём. То ли по злобе, то ли по недомыслию он имел отвратительную привычку дышать смрадом прямо в лицо собеседнику.

— Ты зачем звонишь? Кто приказал тебе звонить?

Он был явно возмущён тем, что кто-то посмел узурпировать его обязанность. Собравшись с силами, я оттолкнул его; видимо, в моём взгляде его что-то сильно испугало, ибо он с криком припустил вниз по лестнице.

Я спустился следом, прислушиваясь к колокольным звонам, угасавшим среди безмолвных рек и молчаливых долин. У подножия башни толпилась кучка монахов, вознамерившихся допросить звонившего: они ожидали от него объяснений. Увидев меня, они заговорили все разом, столь велико было их желание узнать, что за опасность грозила монастырю.

— Что? Что случилось? — окружив меня, наперебой загалдели они.

Неожиданно я завопил:

— Господь отвернулся от вас! Господь отвернулся от вас! — И одновременно высвободился от вцепившихся в меня рук.

Хватило всего одной секунды, чтобы их страх сменился яростью и жаждой мщения. И пока я метался из стороны в сторону, увёртываясь от разъярённых монахов, сотни голосов кричали, что брат Дальмас сошёл с ума и надо схватить его. Известие о моём безумии донеслось до каждой кельи, о нём кричали из окон, а один монах даже известил об этом звёзды на бледнеющем ночном небе: спасаясь от опасности, он добрался до самого шпица часовни.

Влетев в живот брата Робера, я схватил крест, который он держал в руках, и швырнул его под ноги преследователям. Бросился в коридор, захлопнул за собой дверь, бегом промчался через пустынный рефекторий и выскочил в огород. Я вдруг вспомнил, что в глубине его была лестница, приставленная к стене.

Перейти на страницу:

Все книги серии Всемирная история в романах

Карл Брюллов
Карл Брюллов

Карл Павлович Брюллов (1799–1852) родился 12 декабря по старому стилю в Санкт-Петербурге, в семье академика, резчика по дереву и гравёра французского происхождения Павла Ивановича Брюлло. С десяти лет Карл занимался живописью в Академии художеств в Петербурге, был учеником известного мастера исторического полотна Андрея Ивановича Иванова. Блестящий студент, Брюллов получил золотую медаль по классу исторической живописи. К 1820 году относится его первая известная работа «Нарцисс», удостоенная в разные годы нескольких серебряных и золотых медалей Академии художеств. А свое главное творение — картину «Последний день Помпеи» — Карл писал более шести лет. Картина была заказана художнику известнейшим меценатом того времени Анатолием Николаевичем Демидовым и впоследствии подарена им императору Николаю Павловичу.Член Миланской и Пармской академий, Академии Святого Луки в Риме, профессор Петербургской и Флорентийской академий художеств, почетный вольный сообщник Парижской академии искусств, Карл Павлович Брюллов вошел в анналы отечественной и мировой культуры как яркий представитель исторической и портретной живописи.

Галина Константиновна Леонтьева , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Проза / Историческая проза / Прочее / Документальное
Шекспир
Шекспир

Имя гениального английского драматурга и поэта Уильяма Шекспира (1564–1616) известно всему миру, а влияние его творчества на развитие европейской культуры вообще и драматургии в частности — несомненно. И все же спустя почти четыре столетия личность Шекспира остается загадкой и для обывателей, и для историков.В новом романе молодой писательницы Виктории Балашовой сделана смелая попытка показать жизнь не великого драматурга, но обычного человека со всеми его страстями, слабостями, увлечениями и, конечно, любовью. Именно она вдохновляла Шекспира на создание его лучших творений. Ведь большую часть своих прекрасных сонетов он посвятил двум самым близким людям — графу Саутгемптону и его супруге Елизавете Верной. А бессмертная трагедия «Гамлет» была написана на смерть единственного сына Шекспира, Хемнета, умершего в детстве.

Виктория Викторовна Балашова

Биографии и Мемуары / Проза / Историческая проза / Документальное

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза