Кровь за кровь

– Я же сказал. Успокаивают нервы. – В данный момент нервы Луки были на пределе. Метались, бились, ВОПИЛИ, чем ближе штандартенфюрер подносил тлеющий огонёк к коже Победоносного.

– Знаете, что бывает, когда играешь с огнём? – проговорил Баш.

Ты можешь обжечься.

Ключица. Огонь поглотил верхний слой эпидермиса, испепеляя нервные окончания Луки. Нет, он будет жёстким, как сталь, крепким, как кожа. Он будет толкать, толкать, толкать себя через боль…

Лука старался не закричать. Вместо этого он прикусил губу.

– Хватит! – даже в голосе Яэль слышалась влага отбитого мяса. Она говорила, коротко выплёвывая предложения. – Лука здесь ни при чём. Как и Феликс. Они ничего не знают.

Вот дерьмо. Добрый жест с её стороны. Лука был искренне тронут. Но штандартенфюрер прав: уже слишком поздно. Победоносный твёрже встал на ноги – на том самом полу, где они недавно танцевали – и приготовился к следующему ожогу. Но сигарета безвольно повисла в пальцах офицера СС. Лицо его было… задумчивым.

– Эти двое… их нашли в доках?

Удерживающий Яэль штурмманн кивнул.

– В какой очерёдности? – спросил штандартенфюрер.

– Первым задержали Победоносного Лёве, – штурмманн повторил отчёт японских патрульных. – Девчонку поймали, когда она пыталась его спасти.

– Убийца, у которой есть привязанности. Как необычно.

И опять эта улыбка. Выражение, которое больше подходило настоящей акуле, а не лицу человека. От неё у Луки по спине пробежали мурашки.

– Лука и Феликс невиновны, – протест Яэль размазался по её разбитому лицу. – Отпустите их.

Очередной жест доброй воли. Но конец эпохи был слишком близок, смерть тлела на белых простынях, пряная и острая, как привкус на губах Луки. Кровь… и палёный запах его собственной плоти. Лука знал, это только начало. Видел в уголках улыбки Баша. По-акульи жестокой, приближающейся, ожидающей большего.

Штандартенфюрер поджёг новую сигарету, но на этот раз он перевернул её. Втиснул кончик между губами Луки. Пепел и удивление – Победоносный ими едва не задохнулся.

– Пусть эти двое побудут здесь, – проинструктировал Баш подчинённых. – Мне нужно сделать пару звонков.

Глава 9

Феликс не смог поднять ко рту стакан воды, принесённый Носом Картошкой, вместо этого он вылил её на сломанные пальцы. Жалкая попытка отмыть их. Его левая рука, всё ещё прикованная к кровати, неровными толчками выплеснула жидкость на раны. У Феликса не было тряпки, только край формы Гитлерюгенд, чтобы подсушить кровавое месиво. Он даже не понимал, почему беспокоится из-за этого.

Штандартенфюрера СС не было уже гораздо больше времени, чем занимает обычный телефонный звонок. Когда военный наконец-то вернулся, Феликс сидел, опершись о каркас кровати и плотно прижав руку к форме. Но Баш, кажется, не собирался ломать ему оставшиеся пальцы. Не приказал Носу Картошкой приготовить сапоги для ударов. Вместо этого он принялся мерить комнату шагами, наступая в кровавую лужу на полу.

– Я воодушевлён вашим недавним сотрудничеством, господин Вольф. Ваша информация касаемо отличительных знаков девушки уже принесла пользу.

– Вы… вы её поймали. – Феликса замутило. То ли от осознания случившегося, то ли от непрекращающейся боли, прокатывающейся по сухожилиям, то ли от запаха дыма, исходящего от формы штандартенфюрера. (От каждого пункта хотелось избавиться от содержимого желудка). – Как?

– Девчонка оказалась более сентиментальна, чем среднестатистический убийца. Это сработало не в её пользу.

Но… если девушка у них, нет нужды задавать опросы Феликсу. Что Баш здесь делает?

Позвоночник Феликса, казалось, переломился через столбик кровати, словно Нос Картошкой своими пинками и его вывел из строя. Феликс наблюдал за сапогами Баша внимательней, чем за раздувшей капюшон коброй, пока они хлюпали взад и вперёд по комнате. Поднимали ужасный, болезненный, горелый аромат…

– Девчонка – не единственная, кого мы поймали, – Баш остановился у прикроватного столика. Рука его потянулась к дисковому телефону – подняла трубку, набрала серию цифр.

О чём говорит штандартенфюрер? Феликса сильнее затошнило, когда офицер пробормотал в трубку: «Вы связались с Франкфуртом? Хорошо. Переключите их на линию».

Франкфурт. Дом. О Боже…

Баш перенёс телефон ближе, насколько позволила длина шнура, и прижал трубку – со всей силы – к уху Феликса. Сначала не было ничего, кроме тишины с помехами, а потом: «Феликс? Это ты?»

– Папа? – Да, это голос отца. Хриплый баритон, подчёркнутый возрастом и артритной болью, слабо раздавался через десятки тысяч километров. – Папа, где вы? Где мама?

Звук плача, высокий и прерывистый, стал ему ответом.

– В дом ворвались люди. Гестапо. Они забрали нас… Я не знаю, где мы. Ты ранен? Где твоя сестра? Что случилось на…

Палец Баша нажал на переключатель. Тишина оборвала голос отца.