Кровать

Кто бы ни заходил ко мне: товарищи по службе, любители старинных вещей или, наконец, просто знакомые, всех их одинаково интриговала моя кровать в стиле ро-коко. Все они, точно сговорившись, поздравляли меня «со скорым вступлением в законный брак» и спрашивали имя «нареченной». Тщетно я разубеждал их, клялся им, волновался, кричал, бранился, – они мне не хотели верить. Они с сомнением качали своими бараньими головами и возражали с двусмысленными скверными улыбками:

– Ладно, ладно, Игнатий Самойлович… вы нам, пожалуйста, очков-то не втирайте! Это, как хотите, – «ложе брачных наслаждений», а не холостая кровать. Слух о кровати распространился по всему городу, и вскоре квартира моя наводнилась целым потоком праздной публики. Приходили такие господа, глядя на которых, я никак не мог сообразить: где и как я мог с ними познакомиться. Одни предлагали мне приобрести у них «по случаю» мебель, другие – лошадей, третьи рекомендовали мне церковь и певчих, четвертью ничего не предлагали, но говорили сальности. Я чувствовал, что вид моей необъятной кровати возбуждает во всех самые гнусные мысли. Я негодовал и краснел, но уже начинал сознавать, что в мою спокойную жизнь вторгнулось неотвратимое влияние какого-то злого рока, который зацепил меня и влечет куда-то. Я гипнотизировался. Больше всех досаждали мне мои квартирные хозяйки. Их звали: Лина, Мина и Eudoxie. Это были три старые девицы, длинные, черные, плоскогрудые и злые. Я сделался внезапно центром нежных попечении, кокетливых улыбок, скабрезных намеков и каких-то безмолвных, но нетерпеливых упований. Рок тащил меня с ускоряющейся быстротой. По ночам, во время бессонницы, лежа с открытыми глазами под величественным балдахином моей кровати-рококо, я пробовал бороться с этими таинственными силами, со всех сторон толкавшими меня к гибельному решению… Но бесплодно! Почем знать, может быть, души целых рядов поколений, любивших и наслаждавшихся на этой кровати, может быть, эти коварные души продолжали по ночам незримо копошиться и прятаться в тяжелых складках штофных занавесей? Терзаемые ревностью к узурпатору их земной реликвии, они заставляли амуров улыбаться, покачивать кудрявыми головками и шептать насмешливо:

– Твоя кровать слишком широка для одного… слишком широка… слишком широка… Тебе в ней будет и холодно, и пусто, и страшно… страшно… страшно… Но я возражал:

– Кто же разделит ее со мной?

– Глупый вопрос! Отчего бы тебе не попросить об этом смугленькую Eudoxie? – шептали амуры.

– Eudoxie? Но она ведь не так уже молода…

– А ты разве так уж молод? Посмотри-ка на свои седые виски.

– Кроме того, кажется, она и не особенно блещет красотою.

– Пустяки. Это только кажется. Вглядись в нее как следует – она, в сущности, прехорошенькая девушка.

– Худа.

– Ну так что же? Почему ты знаешь? Может быть, ее худоба-то и говорит в пользу вашего будущего счастья.

– Но будет ли верна мне смугленькая Eudoxie? – волновался я, выдвигая последний, тревожный вопрос. – Ведь это качество так редко у женщин… Мы знаем, что почтенный Одиссей, вернувшись домой и переломав ноги молодым соблазнителям, не нашел у себя в семье никакой позорной прибыли… Но мы ничего не знаем о том, как целомудренная Пенелопа вела себя впоследствии под фирмой возвратившегося мужа! Без сомнения, и вы, господа амуры, не раз видели, что кровать-рококо оказывалась довольно широкой и для троих?

Но амуры смеялись и уверяли меня в противном. Десятки честных мужчин и женщин вкушали здесь счастье, и никогда измена не оскверняла этого штофного полога. Разве иначе имела бы твоя кровать такой почтенный, торжественный вид? Ну? Что же дальше говорить? Eudoxie стала моею женой. Определение судьбы совершилось, милостивый государь… Да-с… Это еще куда бы ни шло, что моя жена оказалась, при ближайшем рассмотрении, кривобокой. Но она сварлива, скупа, невежественна, глупа, боязлива. Наконец – страшно сказать – она мои старые драгоценные урны употребляет для домашних надобностей.

Кроме того, лукавые, толстощекие мальчишки безжалостно обманули меня: кровать-рококо оказалась чересчур широка для двоих и даже… впоследствии… для четверых…

Мы вышли из ресторана. Я видел, как неверными шагами скрылась в седом, мокром тумане осенней ночи его понурая, жалкая фигура. Бедняга! Он с ужасом возвращался в свою великолепную кровать стиля рококо.

...

1896