Кровать с золотой ножкой

Они расстались, не сказав друг другу ни слова. За обедом Элизабета сидела на обычном месте и смотрела на него своим обычным взглядом. Август тоже вел себя так, будто ничего не случилось. Чему сам немало удивился. Впрочем, отоспавшись на сеновале, помывшись и сменив белье, он не вполне был уверен, что все отложившееся в памяти — то перемежаясь с бредом, то возникая в мельчайших подробностях — произошло на самом деле. Хотя теперь Элизабета влекла его к себе больше, чем когда-либо, Август подумал, что так оно, пожалуй, лучше — все выбросить из головы и жить как раньше.

А неделю спустя они снова встретились в бане. Женщины мылись в первую очередь — Элизабете случилось задержаться, Августу случилось раньше прийти.

Так продолжалось до возвращения Ноаса. Наедине онн не говорили друг другу ни слова. Но тогда Август спросил Элизабету:

— Дальше-то как?

— Никак, — ответила Элизабета. — Я перед ним виновата не более, чем он передо мной.

Август решил не встречаться с Элизабетой. Но и после отплытия Ноаса встречался с ней еще раз десять. На следующий год у Элизабеты родился Якаб Эрнест.

Август с кривой усмешкой поглядывал на сверкавший золотом капитанский мундир Ноаса. Ему почему-то казалось, что таким мундиром брат обзавелся главным образом ради него, не столько даже чтоб покрасоваться, а чтоб постоянно колоть ему глаза своим превосходством по части денег и власти. В этом броском, показном, ребячески наивном одеянии Август видел воплощение всего того чуждого, странного в характере брата, что возводило между ниИлн преграду. Впрочем, не одному Ноасу можно было бросить упрек за отрыв от земли, за картежный азарт, готовность ради выигрыша заложить отца с матерью. В последнее время этим болели многие. Правда, Ноас шел впереди, задавал тон. Но Август был убежден, не от него пошли бациллы. Брат сам заразился. Бациллами этими был зачумлен весь молодой, неслыханно быстро растущий город, и нелегко было понять, какие корни питали его лихорадочный рост. Новая заповедь «деньги плодят деньги» все перевернула вверх ногами. Такие слова, как «обрабатывать», «рыбачить», «выхаживать», «трудиться» почти исчезли из разговорного обихода. Говорили о выгодных сделках, надежной ренте, логоворах. и контрактах, о том, что надо что-то провернуть, учредить. Сравнительно легко дававшиеся деньги с такой же легкостью таяли в шумных, размашистых пиршествах и нескончаемых тяжбах; друг на друга подавали в суд, на пересуд, допекали соседа и ближнего, ни в чем не давая поблажки. Днем главная улица пестрела множеством невесть откуда явившихся искателей счастья. По ночам галдели, дебоширили пьяницы, били в домах стекла. Боль и горечь доставлял этот новый город Августу. Разрастание заразы он с грустью отмечал всякий раз, появляясь в Зунте. Ему казалось, он заблудился: вокруг чужие, алчные лица, праздные люди, готовые хватать все, что под руку попадется, пустая бессмысленная суета.

Поэтому Август от души радовался, обнаружив в Якабе Эрнесте тягу к земле. Это и было для него доказательство, что Якаб Эрнест его сын. Природные наклонности Якаба Эрнеста служили тому более весомым подтверждением, чем то, что он появился на свет с его, Августа, легкой горбинкой на носу и карим крапом в голубых газах. Трезво поразмыслив, Август пришел к выводу, что у него нет малейших оснований связывать надежды с будущим Якаба Эрнеста, и все же при постоянной их близости Август частенько терял голову, совершая опрометчивые поступки. Поскольку он все еще любил Элизабету, ничего иного не оставалось, как тешить себя обманом — сначала хозяйство на ноги поставлю, а там посмотрим, как жизнь повернется.

Тем летом, когда Ноас взял с собой в плавание Якаба Эрнеста, в усадьбе Вэягалов закончили погреб — больше Август не смог придумать никаких строительных работ. Казалось, тут бы и порадоваться, однако самочувствие у Августа было скверное, по ночам донимали кошмары, с утра вставал вялый, разбитый. Как-то пополудни, тихим предосеннпм днем, подымая пары, Август заметил, как закружилась над ним черная бабочка. Потом села на лоб, замерла. Стараясь отогнать ее, Август резко мотнул головой, и тотчас перед глазами полыхнула черная пустота, как будто он неосторожно засмотрелся на солнце. Плуг выскочил из борозды, но лошади не остановились. И он плелся за ними, толком не понимая происходящего. У межи лошади стали, и Август немного пришел в себя. Ноги подкашивались, было такое ощущение, будто мышцы на них оборвались и болтаются вокруг голени. Бросив упряжку в поле, Август побрел домой. Лошади, в недоумении тихо всхрапывая, потянулись следом.

Не помогли на этот раз ни жаркая баня, ни настойка золотого корня. Немощь не отступалась. С утра Август еще перемогался, а к вечеру опять его скручивало. Так и не разобравшись, что за хворость его одолела, две недели провалявшись в постели, Август разыскал бумагу и написал завещание, в котором все свое движимое и недвижимое имущество отказывал Якабу Эрнесту.