Кровавая карусель

Без четверти девять, — рассказывал, в частности, репортер из «Шаривари», — осужденных доставили в карете, которую в народе называли «салатницей». Ав- риль вышел первым. Взойдя на эшафот нетвердым шагом, он повернулся к толпе и бесстрастно сказал: «Прощайте». Затем обнял Ласенера, который, казалось, воспринял это объятие с некоторым отвращением и ответил: «Прощай, любезный». После чего Авриль склонил голову под ножом гильотины.

Ласенер, с которого не спускали глаз, продемонстрировал меньше стойкости. Его шаг был не столь твердым, землистое лицо казалось почерневшим в обрамлении густых темных волос и бакенбард. Но никаких следов волнения нельзя было обнаружить в тот момент, когда он повернулся к инструменту казни — «национальной бритве», как прозвали в народе гильотину. Помощники палача, поддерживая его за руки, наклонили ему голову…

Спустя пару дней Ласенер стал обитателем кладбища в Кламаре, на котором издавна хоронили преступников и которое В. Гюго называл «ужасным погостом». Если бы из тьмы гробовой раздались голоса погребен- ных здесь, то заговорила бы сама история — вернее, одна из мрачных, постыдных ее страниц, тяжким бременем лежащая на совести человеческой. Послышались бы зловещие вопли наемных убийц и гнусных изменников, клейменных каторжников и хладнокровных душегубов, жестоких бандитов и грабителей.

Итак, Ласенер поселился в Кламаре после нашумевшего процесса, за которым публика следила с напряженным вниманием. Еще бы! На скамье подсудимых оказался не простой головорез, не темный, безграмотный злодей, а своего рода уникальный экземпляр — образованный убийца, претендовавший на звание поэта, автор написанных в тюрьме циничных воспоминаний.

Интерес к личности необычного преступника подогревался и его внешностью. Это был импозантный тридцатипятилетний мужчина с вполне благородным обликом, тонкими чертами и выразительными темно-серыми глазами. «Небольшого роста, — рисовала его портрет «Котидьен», — одет в голубой редингот, физиономия одушевленная и живая. У него открытый лоб, темные волосы разделены пробором с намеком на претензию, маленькие рыжеватые усики, в глазах — искорки, но в то же время неподвижность взгляда, что придает ему странное выражение полной беззаботности и отваги. Кажется, он наделен определенным хладнокровием, отдающим цинизмом. Он беседует с адвокатом, не оставляя своей привычной улыбки — надменной и иронической. В немалой степени этому также способствовали его ум и удивительное самообладание». Но главная причина, вызывавшая интерес, заключалась в том, что этот Ласенер сознательно стал преступником.

Первые шаги на поприще порока он сделал еще в юности, там, где родился, вблизи Лиона. Был вором, занимался подлогами, играл в азартные игры, дезертировал из армии, сражался на дуэлях и, наконец, стал профессиональным убийцей.

Для этого он преднамеренно попался на краже. Его присудили к одному году тюремного заключения. Таким способом он смог пройти школу у других уголовников, с тем чтобы превзойти всех в избранной «специальности», к которой относился абсолютно серьезно. Он убивал без угрызения совести, сожаления и страха. «Я понимаю, — цинично заявлял Ласенер, — что, будучи убийцей, я заключаю некий кон тракт между собой и эшафотом, между нами устанавливается некая связь; пусть моя жизнь больше не принадлежит мне, а лишь закону и палачу, но это не искупление, а проигрыш в азартной игре». Он утверждал, что такую роль навязали ему насильно, что в его жизни наступил момент, когда единственным избавлением от самоубийства стало преступление. «На кон была поставлена моя голова, я не рассчитывал остаться безнаказанным», — откровенничал Ласенер.

В течение трех дней, когда шел суд, хладнокровие ни на минуту не изменяло ему: он был совершенно спокоен, временами даже улыбался. На последнем заседании произнес изысканную речь, которая длилась целый час, причем он не пользовался никакими записями и ни разу не запнулся. В течение двух месяцев до казни он принимал журналистов и давал интервью, любопытные великосветские дамы выпрашивали у него автографы, его посещали френологи, которых привлекала его большая голова с широким лбом, «благоприятно сформированным». Он разрешил, чтобы с его лица сделали прижизненную маску, писал мемуары и сочинял стихи. Эти его опусы с охотой покупали бульварные газетки, вроде «Курье де театр», где незадолго до казни появились девять заметок о Ласенере и его стихи.

Его тщеславие было безгранично. Именно это побудило его разыгрывать из себя эдакого «идейного» убийцу и принять перед эшафотом позу преследуемого обществом страдальца. Он не желал довольствоваться ролью обычного убийцы, а пытался выдавать себя за борца с несправедливым обществом, жертвой которого он будто бы стал.

Так родилась легенда о «поэте-революционере». Ласенер оказался в особом положении «интеллигентного» убийцы, вставшего на путь преступления во имя «идеи» мести обществу.