Кровавая луна

Прим кивнул. Посмотрел на пожилого мужчину в халате, сидящего на кровати и пристально смотрящего на выключенный экран телевизора. Когда-то он был красавцем. Очень уважаемым человеком, привыкшим к тому, что его мнение ценят как в личной жизни, так и в профессиональной. Прим подумал, что это всё ещё прослеживается в чертах его лица: в высоком гладком лбу, в глубоко посаженных ясных голубых глазах, орлином носе. В решительном выражении его плотно сжатых удивительно полных губ.

Прим звал его дядей Фредриком. Потому что он был ему дядей. И не только им.

Дядя поднял глаза, когда Прим вошёл в комнату, и Прим, как обычно, задался вопросом, что у дяди Фредрика сегодня на уме. И ум ли это?

— Кто ты такой? Убирайся.

Его лицо раскраснелось от смеси презрения и удивления, а голос звучал в таком глубоком регистре, из-за которого невозможно было понять, шутит дядя Фредрик или в ярости. Он страдал деменцией с тельцами Леви: расстройством головного мозга, которое вызывало не только галлюцинации и ночные кошмары, но и иногда — как в случае с его дядей — агрессивное поведение. В основном это выражалось вербально, но также и физически, что делало другой дядин диагноз — ригидность мышц — почти преимуществом для его близких.

— Я Прим, сын Молле, — и прежде, чем его дядя успел что-либо ответить, добавил, — твоей сестры.

Прим посмотрел на единственное украшение на стене — диплом в рамке, висевший над кроватью. Однажды он принёс и повесил фотографию дяди, матери и его самого, ещё ребёнка, улыбающимися у бассейна в Испании, на отдыхе, который дядя устроил для своей сестры и племянника после того, как отчим бросил их.

Но через несколько месяцев его дядя убрал фотографию, сказав, что ему невыносимо смотреть на зубы кролика. Очевидно, он имел в виду два крупных передних зуба с промежутком между ними, которые Прим унаследовал от своей матери. Но диплом о присвоении докторской степени всё ещё висел там, с именем Фредрика Штайнера на нём. Он сменил фамилию, которую ранее делил с матерью Прим, потому что — как он прямо сказал Прим — еврейская фамилия имела больший вес и авторитет в научных кругах. Особенно в его собственной области, микробиологии, где почти никто не притворялся, что евреи — особенно ашкеназские евреи — обладают генами, которые наделяют их уникальными интеллектуальными способностями. Хотя, возможно, было бы разумно этот факт отрицать. Или, как минимум, игнорировать с точки зрения приличий и по политическим соображениям. Но факт есть факт. А если у Фредрика был такой же блестящий и высокоэффективный ум, как у еврея, зачем ему смиренно стоять в конце очереди с солидным норвежским крестьянским именем?

— У меня есть сестра? — спросил его дядя.

— У тебя была сестра, разве ты не помнишь?

— Чёрт возьми, парень, у меня деменция, неужели ты не можешь вбить это в свои маленькие мозжечки-горошинки? Та медсестра, с которой ты пришёл… довольно милая, а?

— Значит, ты её помнишь?

— У меня превосходная кратковременная память. Хочешь поспорим на деньги, что я трахну её до выходных? На самом деле, погоди, у тебя, наверное, нет денег, неудачник. Когда ты был маленьким мальчиком, я возлагал на тебя надежды. Но не сейчас. Ты даже не разочарование, ты просто ничто.

Его дядя помолчал. Выглядело так, как будто он тщательно обдумывал что-то.

— Ты чего-нибудь добился сам? Чем ты занимаешься?

— Я не собираюсь тебе говорить.

— Почему бы и нет? Я помню, ты интересовался музыкой. Наша семья ни в малейшей степени не была музыкальной, но разве ты не мечтал стать музыкантом?

— Нет.

— Так чем…?

— Во-первых, к следующему разу ты это забудешь, а во-вторых, ты бы в это не поверил.

— А как насчёт семьи? Не смотри на меня так!

— Я не женат. На данный момент. Но я встретил одну женщину.

— Одну? Ты сказал, одну?

— Да.

— Господи. Знаешь, скольких женщин я трахнул?

— Да.

— Шестьсот сорок три. Шестьсот сорок три! И это были красивые женщины. За исключением нескольких в самом начале, прежде чем я понял, как мне действовать. Это началось, когда мне было семнадцать. Тебе придётся хорошенько потрудиться, чтобы соответствовать своему дяде, мальчик. У этой женщины узкая щёлка?

— Я не знаю.

— Не знаешь? Что случилось с той, другой?

— Другой?

— Я отчётливо помню, что у тебя была пара детей и маленькая темнокожая женщина с большими сиськами. Я её трахал? Ха-ха! Я так и делал, вижу это по твоему лицу! Почему тебя никто не может полюбить? Из-за тех кроличьих зубов, которые достались тебе от матери?

— Дядя…

— Не называй меня дядей, ты, грёбаный урод! Ты родился уродливым и глупым, ты позоришь меня, свою мать и всю семью.

— Хорошо. Тогда почему ты назвал меня Прим?

— Ах, Прим, да! Как ты думаешь, почему я это сделал?

— Ты сказал, это потому, что я особенный. Исключение среди чисел.

— Особенный, да, но как бы аномальный. Ошибка. Тот тип, с которым никто не хочет быть, изгой, которого может разделить только один и он сам. Это ты примитивное, простое число. Сам по себе. Мы все жаждем того, чего не можем иметь, и для тебя это быть любимым. Это всегда было твоей слабостью, и ты унаследовал это от своей матери.