Кровавая Мэри

— Наши вкусы совпадают — Вынул бутылку и два фужера, поставил на журнальный столик. Налил в оба фужера. Сел напротив, отхлебнул, в глазах опять зажглись два фонарика. — Я вам сейчас открою одну истину: в евреях во все времена убивали чувство национальной принадлежности и собственного достоинства.

Осталось только чувство самосохранения — оно и спасает. — Фонарики погасли, и он снова вернулся в гетто. Негромко произнёс. — Он бы меня никогда живым не отпустил — я слишком много знаю.

Борис сделал последний глоток и оценил.

— Хороший коньяк!

— Французский, настоящий. — Он долил гостю.

— Вы любите деньги?

— Я их уважаю — они мне очень помогают.

— В чём именно?.. Ездить на курорты, покупать дорогие вещи, менять женщин?..

Пропустив мимо язвительность вопроса, Дуклер спокойно пояснил:

— Я купил домик на Можайском шоссе, километрах в тридцати от Москвы, в подвале построил бункер, с железобетонными стенами, перекрытием, с автономным электричеством, с очистителем воздуха…

Борис искренне удивился:

— Зачем это вам?!..

— Это не для себя. Человечество стремительно движется к самоуничтожению, грядёт атомная война… Я попытаюсь сохранить там своих близких или хотя бы продлить им жизнь… Периодически обновляю запасы продуктов, воду…

— У вас есть семья?

— Была жена. Не самая верная. Пела в каком-то эстрадном коллективе. Много ездила. Возвращалась, награждала меня триппером и снова уезжала. Я терпел и прощал. Но однажды ночью проснулся и вдруг осознал: рядом лежит чужая женщина! Встал, забрал электробритву и уехал к маме… Потом произошла наша встреча с Бурцевым, я ему понравился — с этого и началось.

— Вы живёте с мамой? — спросил Борис.

— Она год назад умерла. Отец служил в армии, я его не помню — я был ещё ребёнком, когда он погиб на каких-то учениях. Живу один, в основном, здесь, в офисе.

— Так для кого же бункер?

— Есть, есть дорогие мне люди.

Борис обвёл взглядом копии известных картин, которыми были увешаны все стены кабинета.

— Вы любите живопись?

— С детства. Дед приучил. Он был маляром, и сам немножко рисовал. раскрашивал потолки… Что-нибудь заработав, покупал мне альбомы репродукций. Пока я не научился читать, он мне пересказывал содержание, правда, на идиш, но в доступной форме… — Дуклер подошёл к картине «Иван Грозный убивает своего сына». — Например, эту он объяснил так: «Фатер — трах, киндерах!»…

— У него были враги?

— У деда?

— У Бурцева?

— Кто-то мудрый сказал: для того, чтобы тебе не завидовали, надо быть нищим, несчастным, горбатым и иметь немножко туберкулёза… А Олег был сильным, богатым, преуспевающим, в общем, счастливым человеком. Правда, у него был своеобразный идеал счастья: сидеть в сауне, пить виски, кушать раков и держать очередную бабу за задницу.

— Но всё же он успешно продвигал свой бизнес.

— В бизнесе он — имя прилагательное. Тянул я, и это его устраивало.

— А вас?

— Конечно, нет. Всё мечтал иметь красивый дом, сад, ухаживать за цветами, но… Нельзя откладывать мечту на потом!.. «Потом» не бывает, бывает только «сейчас». А я откладывал, откладывал… Надоело!

— И вы его убили?

Давид снова улыбнулся и, по-отечески, как ребёнку, объяснил:

— Вы не поняли: мне надоела такая жизнь, но сама жизнь мне не надоела!.. Убив его, разве я мог бы продолжать жить?… Я вообще не понимаю, как можно убить человека… Впрочем, вру: я мог бы убить Эйхмана, но и то — только с закрытыми глазами.

Из маминого дневника:

«… Знаешь, сыночка, по ночам я теперь беседую с Шекспиром. Да, да, с самим Вильямом!.. Мне не спится, наверное, ему тоже— поэтому он приходит ко мне, и мы беседуем… Как он велик уже только в одной этой фразе: «Весь мир — театр, все люди в нём актёры!..