Кровавая плаха

В субботу Настя ночевала у Николая. Он прилично выпил. Настроение было грустное. Викторов приходил в самое отчаянное состояние от того, что завтра не на что будет играть.

Настя разочаровалась в «столичной жизни» и, лежа на кровати рядом с Николаем, говорила:

— На кой ляд я в Москву приперлась? Жила у себя в Угличе тихо, спокойно, жених был. И место у нас историческое. Ты знаешь, что у нас царевича Дмитрия убили?

— Да ну? Сама видала?

— Где видать, тому случаю уже лет триста. Свой кремль есть, как в Москве, только поменьше, княжеские палаты, Успенская церковь… А Волга какая у нас! Помню, как в лодке ездили кататься… Нет, Коль, брошу всю эту собачью жизнь и уеду к себе. Отец с матерью обрадуются.

— Ишь какая — «уеду»! А я здесь один останусь?

— Хочешь, Коль, поехали вместе… Поженимся, детишек тебе рожу.

— А бега в твоем Угличе есть? Нету! Так что мне делать у вас нечего… Ты, Насть, лучше где-нибудь деньжат достань. Имею верную сведению, что в главном заезде победит Ветер, а на него никто ставить не будет. Ветер давно не выигрывал. А я куш сорву, с тобой полностью расплачусь, тебе золотое кольцо в подарок куплю.

— Коль, ты — трепло. Ты прошлый раз обещал золотые горы. Огреб с моей помощью девятьсот рублей, а мне долг двести пятьдесят не вернул.

Викторов стал с притворной нежностью ласкать подругу, старательно подбирая из своего лексикона самые нежные слова:

— Ух, Настька, какая же ты сисястая, просто красавица что нужно! Тебя бы в самый дорогой бардак — с руками оторвали, а я вот — уважаю тебя, потому мы вместе… Даже люблю!

— Врешь, коли любил бы, так не обижал. Деньги отбираешь, сам по всяким шлюхам шляешься…

— Обещаю: себе предел поставлю! Достань только деньжат. Ну хоть полсотню. Бега завтра большие. Ветер придет первым, а я локти кусать буду: знал, но не поставил, потому как Настена не дала!

У Насти вырвался тяжкий вздох:

— Было бы, так все отдала, не впервой. Ведь ты, непутевый, и так у меня проиграл шубу зимнюю новую, два кольца, колье, деньги — со счета сбилась… Паразит ты, Колька!

— Заложи кольцо!

— Нет!

— Ах ты потаскуха панельная! Я тебя подобрал, обогрел, в люди вывел, а ты… — И Викторов вдруг схватил с ночного столика подсвечник и со злобой стукнул подругу по голове.

Настя не издала ни звука.

Викторов лег на постель, ожидая слез подруги. Но та лежала удивительно тихо. Тогда он толкнул ее в плечо:

— Ну да ладно, Настена! Давай помиримся.

Подруга молчала.

Викторов, предчувствуя недоброе, вскочил, нашарил спичку, осветил Настю. На виске темнело небольшое кровавое пятно. Неужто умерла?

Викторов сдернул с Насти одеяло, лихорадочно прильнул ухом к ее груди: сердце стучало.

— Уф! — облегченно вздохнул он. — А я насмерть перепужался.

Он сел на край постели, не зная, что делать. Бежать доктора искать? Да где его сейчас ночью найдешь? А найдешь, чем платить? И стоит отлучиться, как эта дуреха очнется и орать начнет: «Убили, убили!» Что тогда? Каторга!

Викторов вновь прислонился к ее груди: сердечко билось болезненно часто. Да, Настена очнется и заявит в полицию.

Холодный пот обдал его. Он подошел к буфету, достал бутылку с водкой и прямо из горлышка сделал несколько хороших глотков.

В мыслях сразу просветлело. Он принял решение.

Живая голова

Отправился на кухню. Там лежала широкая деревянная доска-плаха для глажки белья. Викторов принес ее в комнату, как и ведро с водой. Плаху покрыл клеенкой.

Задумался: как убивать? Махнул рукой: какая разница, только все надо сделать тихо. В конце коридора жили соседи. По иронии судьбы это были отец и сын Гусаковы — агенты сыскной полиции.

Взял под мышки Настену, стащил на плаху, загодя поставленную на пол возле постели. Она у него в руках тихо застонала: «Пить, пить хочу!..» От испуга тщедушный Викторов выронил Настену, она стукнулась головой о пол и опять болезненно застонала.

Тогда он схватил подвернувшееся под руку полено и подложил его под шею девушки. От этого ее голова сильно запрокинулась. Настя захрипела. Воткнул нож в горло — кровь фонтаном брызнула, ноги и грудь оросила.

Чертыхнулся Викторов, в ярость пришел, схватил топорик, хрястнул по шее Настю.

Голова так и отскочила.

Наклонился Викторов со свечой и обомлел: то ли чудится ему, то ли наяву, только голова рот беззвучно открывает, словно сказать чего своему любовнику-убийце хочет.

Вскочил на ноги, подбежал опять к буфету, взял окровавленной рукой бутылку и допил водку до дна. Облегчение вроде пришло.

Стал топориком несчастной отрубать руки, где взмахнет, где перережет — в зависимости от обстоятельств: мясо идет или в кость уперлось.

А в голове прежняя мысль: «Потише, потише!»

Позже, разоткровенничавшись, он так вспоминал об этих минутах: «Так и казалось, что сзади подходят и за плечи берут… Даже руки чувствовал… Дух замрет… Стою на коленках, чувствую, за плечи держат, а глаза поднять боюсь — зеркало насупротив было, — взглянуть… Отдыхаешься, в зеркало взглянешь — никого сзади… И дальше продолжаешь».