— Человек! Здесь! Кто ты… — голос великого шамана резко осекся, послышался тихий и противный скулеж, наполненный диким ужасом.
Нерожденный узнал вошедшего. Не по внешности. А по тому мощному и характерному посылу энергии, чей рисунок знали все шурды до единого. Так еще не открывший глаза звереныш безошибочно узнает по запаху свою родную мать. Гурху все понял одновременно с ним, равно как и старуха-гоблинша, зашедшаяся в диком хохоте.
В тронный зал шурдов вошел не кто иной, как бог. Отец Тарис явился к своим детям.
— Как смеешь ты
— Такими мы приходим в этот мир, Великий Тарис! Такими рождаемся по воле твоей.
— Какое разочарование…
— Мое тело слабо, но дух силен! Я верно служил тебе! И каждый день обращал лицо к святыне, где возлежал ты!
— Верно служил?! Обращал лицо?! Вонючий червь! Ты допустил, чтобы живой ключ к моему узилищу добрался до Ильсеры, но не открыл ее, а сбросил вместе со мной в стылые воды! И позволил чужаку уйти беспрепятственно! Так ты почитаешь своего бога?! Так ты чтишь имя мое?! Так ты оберегаешь мой покой?! Ничтожество!
Одновременно с последним выкриком Тарис шагнул в бассейн с парящей водой, оказавшись вплотную с Нерожденным. Вонючая вода колыхнулась, заливая грудь некроманта.
— Я служу тебе… — начал великий шаман. Начал и замолк, ибо на его тощем горле сомкнулась влажная и распухшая рука мертвяка.
— Больше ни слова, — прошептал Тарис, подтаскивая слабо трепыхающегося шурда к себе. — Ни единого словечка. Знаешь, пожалуй, тебе пора стать взрослым. Пора начать жить собственной жизнью. Думаю, ты уже достаточно терзал плоть и душу своей матери. Плохой из тебя получился сын…
Короткий рывок за полупрозрачную пуповину не оборвал ее, но скинул старуху с каменной лавки. Со сморщенных губ продолжал срываться безумный и невероятно радостный смех. Старческое тело содрогалось, колотило по камню руками и заходилось в диком хохоте. Старуха праздновала… всем своим нутром она почувствовала скорое избавление от постылой жизни. Но ее надеждам не суждено было сбыться.
— Хотя… — вновь зашептал Тарис. — Ты ведь всем сердцем любишь свою мать, да, червь? Так и быть. Я всегда был излишне мягок к своим подданным… Я позволю вам остаться вместе навечно! И продолжить верную службу. И начну я, пожалуй, с твоих рук. Кажется, на них слишком много плоти — да, великий шаман Нерожденный? Лишнее надо убрать. Лишнее никогда не доводит до добра. Старик!
Каким-то чудом старый Гурху вовремя понял, что Отец Тарис обращается именно к нему.
Вставать на колени не пришлось — старый гоблин давно уже лежал ничком, вжавшись в камень каждой клеточкой своего дряхлого тела. И поэтому он лишь прошептал:
— Да, о величайший…
— Принеси света, старик, — благодушно проворковал принц Тарис, с отчетливым хрустом ломая указательный палец Нерожденного. — Любимым делом надо заниматься при хорошем освещении. Много света! И не заставляй меня ждать.
Издав полузадушенный писк, Гурху бросился бежать к выходу, столь быстро переставляя дрожащие ноги, словно к нему вернулись лучшие годы его далекой молодости. А за спиной старика нарастали воющие крики боли Нерожденного, в чьи стоны вплелся безумный хохот его матери, что через соединяющую их пуповину ощущала невыносимую боль своего сына и злобно радовалась ей.
После того навеки врезавшегося в память всех шурдов дня у пещеры появился страж, чье тело было искусно слеплено из тел сына и матери.
Но это было не единственное изменение в повседневной жизни темных гоблинов. Едва только уродливое создание поднялось на множество лап и, покачиваясь, двинулось к выходу, Тарис велел созвать совет старейшин. Старые шурды собрались быстро. Но недостаточно быстро. Едва только последний из шурдов вошел в пещеру, как его тут же постигла смерть.
— Не люблю, когда опаздывают, — прокомментировал Тарис, глядя, как павший от его руки шурд лежит в луже собственной крови.
А еще через несколько часов во все стороны от Ледяных Пиков хлынули разведывательные отряды, следом за которыми выступили основные силы темных гоблинов, возглавляемые самим Тарисом, восседающим на гигантском сгархе с пепельной шкурой. Фигура Тариса Некроманта была полностью скрыта белоснежным плащом. Восставший из многовекового плена бывший принц и бывший наместник Западных Провинций рвался на простор.
После столь долгого заточения и гниения заживо, он никак не мог насытиться свободой.