Кроваво-красная машинка

Я живу среди беспорядочного нагромождения книг и всякой писанины, из которого там и сям всплывают уменьшенные копии стел, саркофагов и статуй Анубиса, Птаха или моего любимого Амона-Ра. Мой ноутбук, единственный свидетель текущих мимо веков, важно высится между вотивной головкой ребенка и бронзовой парочкой влюбленных этрусков.

Фредерик немного потоптался на пороге, потом все же вошел.

— Фу, какой кавардак! — воскликнула Катрин, обводя комнату взглядом.

Катрин по-настоящему любознательна, но ее жадный взгляд лишь скользит по поверхности.

— Вы еще играете в машинки? — спросила она, щелкнув пальчиком по моей кроваво-красной «Динки».

Я быстро схватил ее и убрал повыше на этажерку. Потом предложил молодым людям сесть.

— Многие врачи пытались понять происхождение моего тика, — сразу взял быка за рога Фредерик. — Первого мать спросила, когда мне было всего пять лет.

Я вздохнул:

— Первые годы жизни определяют многое, мсье Рок. Но из-за того, что психологи называют детской амнезией, нам приходится полагаться на память других, когда мы хотим узнать, что тогда с нами происходило. Сами мы обо всем забыли.

— Ничего особенного со мной не происходило, — отвечал Фредерик.

— А знаете, что один из таких, с позволения сказать, врачей рассказал моему брату? — вмешалась Катрин. — Что его травмировала детская считалка, ее напевала наша мама: «Фредерик тик-тик! Как же мал твой бутик: тачку ты везешь, спички продаешь». Понимаете? Фредерик тик-тик… вот откуда тик! Гениально, а?

— А еще, кажется, травму приписывали повторному показу по телевизору «Бельфегора», — подхватил Фредерик.

Мне пришлось выслушать жалобы на все диагнозы и унижения, какие только перенес Фредерик с тех пор, как ему стукнуло пять лет.

— Но при этом, — сказал я, — в четыре года вы были совершенно нормальным малышом.

— Скорее непоседой, — добавил Фредерик.

Этот допрос ни к чему не привел, и взгляд Катрин, уже много раз перерывший мою комнату, раздражал меня все больше.

Коль скоро, по моей логике, у Фредерика есть веская причина гримасничать, думал я, значит, его гримаса определенно должна что-то выражать.

Я заметил, что не осмеливаюсь взглянуть своему студенту прямо в лицо. Слежу уголком глаза, но, не то стыдясь, не то из простого уважения, избегаю смотреть прямо. Интересно, а чей-нибудь взгляд вообще смог выдержать эту гримасу?

— Фредерик, посмотрите на меня…

Удивившись, молодой человек умолк. Мы на несколько секунд впились друг в друга глазами, как в детской игре в гляделки. Потом по чертам юноши пробежала судорога, превратившая его лицо в маску. Ибо — да, это была маска, гротескная и страшная. Страшная потому, что выражала ужас без всякой причины, как если бы Фредерик заметил что-то, остававшееся невидимым для нас.

— Маска, — пробормотал я, — вы говорили мне о маске?

Я встал и, меря комнату шагами взад-вперед, продолжал, как будто рассуждая сам с собой:

— Маска. Маска страха. В древности актеры надевали маски, чтобы даже зрители, сидевшие на самых высоких ступенях амфитеатров, могли считывать их чувства. Трагическая маска. Маска, чтобы сыграть античную трагедию…

Оба юных гостя напряженно следили за движениями моих губ, пока я вдохновенно и громко нес эту чепуху:

— Все так, мсье! — воскликнул Фредерик. — Ну хоть вы один меня понимаете. Вот уж сколько лет я твержу о маске всем докторам — но они не слушают меня. Все заверяют, что я посмотрел по телевизору «Бельфегора». Но я боюсь, боюсь, что со мной происходит что-то нехорошее. Мне кажется, я слышу крики, как будто визжит свинья, когда ее режут. А потом появляется огромный человек, он в маске… Я вижу эту маску почти так же ясно, как сейчас вас, мсье Азар. Она здесь, у меня в глазах стоит.

— Иногда бывает, можно увидеть психикой что-то или кого-то, — пробормотал я, — и это называется иллюзией. Описать ее не получится… Но, может быть, вы сможете ее опознать?

Я быстро просмотрел книги на полках и наконец, вытащив нужную, открыл и протянул Фредерику:

— Вот Мельпомена, муза трагедии, потрясающая каменной маской. Такая статуя есть в Лувре.

Фредерик засомневался:

— Вроде похоже. Да, но не совсем то… Маска, о которой говорю я, намного страшнее.

Мой энциклопедический словарь захлопнулся с раздосадованным «эх-х-х-х…». Но у меня был еще и иллюстрированный справочник по маскам всего мира.

— Понимаете, Фредерик, одних только трагических масок известно двадцать пять типов… Ну вот, взгляните на эту: Фуриозус, то есть Бешеный, из Афинского музея…

— Почти то, но…

— А вот бронзовый, с широко открытым ртом? Или вот, с помпейской фрески? Или на этом барельефе?

— Да. А можно еще…

— Может быть, я взял не тот след. А если это маска из японского театра Но? Или даже комедии дель арте…

Когда я уже собирался перевернуть страницу, Фредерик показал пальцем на репродукцию.

— Вот она.

Это была римская маска для трагических актеров, но более индивидуализированная, не самая расхожая. Было легко вообразить, что изображен кто-то существовавший в реальности и он вот-вот испустит ужасный вопль. Это была изумительная маска.