Кроваво-красная машинка

Под именами Авеля и Иосифа маленькими фиолетовыми буковками были вписаны два других: Максанс и Андре. По старомодной манере выводить прописные буквы М и А я узнал почерк дедушки. Я быстро просмотрел последние страницы романа. Смерть Авеля сочли несчастным случаем, и Иосиф женился на Милли. Но «если людское правосудие не всегда справедливо, то суд Божий лишь ждет своего часа». Так, по крайней мере, гласила фраза из романа. Я с удовлетворением прочел, что кончается история самоубийством Иосифа, не вынесшего сверхъестественных видений. Мой будильник показывал ровно полночь. «Час, когда свершаются преступления», как говорят дети, и я решил не лезть сегодня на чердак.

На следующий день, загородив кроватью входную дверь, я снова полез на штурм, как вдруг звонок заставил меня вздрогнуть. Всего лишь телефон. Но нам никогда никто не звонил. Я был слишком мал, чтобы догадаться: этот звонок касался меня и не сулил ничего хорошего. Мертвым до́лжно оставаться с мертвецами, а тот, кто хочет воскресить их, рискует быть убитым. Но как поверить, что угроза нависла над тобой, если тебе всего тринадцать лет?

Теперь мне оставалось исследовать на чердаке лишь один уголок, и это казалось мне важнее всего. Я отыскал старый комод, в котором немедленно перерыл все ящики. В первом были залежи катушек с нитками и перламутровых пуговиц. Во втором я нашел толстый том в коленкоровом переплете. Я чувствовал, что приближаюсь к развязке. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, , что это альбом с фотографиями. Теперь все части пазла были в моем распоряжении. Пока я перелистывал альбом, из него выпал какой-то листок. Но я едва обратил на это внимание — такие сокровища открылись моему взору.

На первых фотоснимках — судя по покрою одежд, очень старинных, — мне не встретилось ни одного знакомого лица.

Вдруг я узнал дедушку, еще молодого, с его вытянутой физиономией, как он делает для похорон и других торжественных случаев, под ручку с женщиной. Это была не Марта. Я сделал вывод, что, значит, это Люсиль, та самая, о которой мне говорили, что она умерла во время войны. Мне очень хотелось взглянуть на нее сочувственно, но никак не получалось. Она казалась хитрой, грубой, жестокой, на поджатых губах застыла неприятная улыбка.

На следующей фотографии царил младенец, жирный и благодушный: он совсем голый лежал на тигровой шкуре. За ним шли три снимка другого младенца с подписью: «Дорогуша Максанс». С каждой страницей дорогуша Максанс подрастал, и в его позе читалось все больше самонадеянности. Было хорошо понятно, как он несносен и какое это балованное дитятко своей матушки. Вскоре я заметил: чем дальше — тем больше фотокарточек было вынуто, иногда даже вырвано, поскольку на их месте оставалась бумага с дырами. Вдруг кровь отхлынула от моего сердца. Такого потрясения я в жизни больше не испытывал.

— Мама!

Это была она. Красивая. До чего ж красивая. Словно сошла с «Весны» Боттичелли. Мята с глазами мятного цвета, нос немного длинноват, выпуклый лоб и золотисто-рыжие волосы. Я впился в нее взглядом так жадно, что глаза заволокла пелена слез.

И тут я услышал характерные «тук, тук» — удары трости по неровным ступенькам лестницы. Дедушка поднимался на чердак. Для большинства детей, как и для вас, Катрин, слова «мой дедушка» воскрешают в памяти баловство вроде маленьких лошадок, дождливые воскресенья или прогулки вдоль берега. Мне же при этих словах вспоминается вечно угрюмый и почти безмолвный старик, о чувствах которого я ничего не знаю — если они вообще у него были. Друг или враг? Он держался начеку, чтобы защитить меня или, наоборот, скрыть от меня путь к истине? До сих пор я избегал этих вопросов. И вот мне оставалась всего минута, чтобы на них ответить. Дедушка уже был на лестничной площадке. Сейчас он снимет с шеи ключ, начнет отпирать замок. Еще несколько секунд — и мы столкнемся лицом к лицу. Уже слышно звяканье. Я одним прыжком вспорхнул на ящик. Выпрямившись, быстро уцепился за край слухового окошка и выбрался на крышу. Теперь я был уже не на краю неба, а на краю пустоты. В тот же миг чердак осветился, и в слуховое окно я увидел дедушкину тень на дальней стене. Потом и его самого — он шел к комоду. Седые «артистические» кудри, трость, черные одежды придавали ему вид старика из романтических легенд, что-то среднее между душою страждущей и уже осужденной.