Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика Вермахта

Я вглядываюсь в молочно-белую завесу и вскакиваю, заслышав даже самый слабый шорох: судя по всему, это мыши-полевки бегают вокруг нас и шуршат сухой травой. И все равно меня не отпускает гнетущее чувство. Более того, оно становится еще сильнее, когда до меня доходит, что в поле мы одни, рядом с нами никого нет. Даже второй пулемет вместе с фельдфебелем прячутся где-то за нашими спинами.

Туман тем временем подбирается все ближе, и теперь он такой густой, что мне видны лишь смутные очертания деревни. На пулемете конденсируется влага, и мне становится зябко. Я поднимаю воротник и глубже залезаю в укрытие. Дно мы предусмотрительно прикрыли соломой. Дорка сидит в углу, сжавшись в комок, спиной к стенке окопа. Он глубоко дышит, и мне слышно, как он негромко похрапывает. Пусть себе спит, думаю я, хотя по идее он еще час назад должен был сменить меня в карауле. Ладно, разбужу его, когда сам начну валиться с ног от усталости.

Я как раз собираюсь зачехлить пулемет, чтобы уберечь его от сырости, когда откуда-то из тумана доносится какой-то писк, а затем чьи-то голоса. Русские! Я вздрагиваю и, стараясь не дышать, прислушиваюсь. Они медленно двигаются в нашу сторону. То, что поначалу принял за писк, на самом деле скрип колес вокруг несмазанной оси. Я осторожно бужу своего напарника. Он, как за ним водится, вскакивает и хочет мне что-то сказать, но я спешно закрываю ему ладонью рот. После чего мы прислушиваемся уже вместе.

Похоже, что русским удалось переправить через Вислу свои противотанковые орудия и минометы, и теперь вражеские отряды направляются в нашу сторону. При этом они даже не стараются производить как можно меньше шума — по всей видимости, не догадываются о том, что мы здесь, можно сказать, прямо у них под носом. И если они подойдут еще ближе, нам ничто не мешает удивить их пулеметным огнем, а то и вообще, обратить в бегство при помощи наших пушек. Помнится, в Румынии нам как-то раз удался этот номер. Дорка снимает с пулемета брезентовый чехол, а я занимаю свое место. Мы ждем, всматриваясь в туман, однако, судя по всему, неприятель прекратил свое продвижение. Затем неожиданно до нас доносятся новые звуки, а именно стук и лязг лопат — похоже, что русские взялись копать землю.

— Черт, они роют укрепления прямо у нас под носом! — возмущается Дорка, а потом добавляет слегка растерянно: — Ну и ну! Что же нам теперь делать?

— Пока ничего, — отвечаю я довольно нервно. — Туман слишком густой. Мы ведь даже точно не знаем, где они. Не вести же нам огонь вслепую! Тогда они быстро обнаружат нас и прикончат в два счета.

— Да, но ведь мы не можем сидеть сложа руки и ждать! — говорит Дорка. Мне видно, что он взволнован. Он не может стоять спокойно и переминается с ноги на ногу. — Ведь стоит им окопаться здесь, и тогда один только господь будет знать, что случится с нами, когда рассветет. При таком расстоянии они тотчас засекут нас.

— Кажется, я знаю, — говорю я, а сам чувствую, как от одной мысли о том, что может случиться завтра утром, сердце мое в буквальном смысле уходит в пятки. — Здесь нам оставаться нельзя. Думаю, что в этой ситуации лучше поступить так. Ты вернешься к обер-лейтенанту и спросишь у него, куда нам переместиться. Вдруг он пришлет нам подкрепление, и тогда мы устроим русским сюрприз, пока они заняты рытьем окопов.

Дорка выскакивает из нашего окопчика и со всех ног несется к деревне. Вскоре он возвращается, и мне слышно, как он негромко ругается себе под нос.

— Ну, что он сказал? — спрашиваю я, нутром чувствуя, что ничего хорошего в ответ не услышу.

— Этот ублюдок велел нам оставаться на месте. — Дорка даже плюнул с досады. Я не верю собственным ушам.

— Быть того не может! Ты сказал ему, что они ставят свои орудия прямо у нас под боком?

— Сказал. А он мне ответил, что ему, мол, уже известно о том, что русские роют укрепления прямо перед нами. Мы должны оставаться на своих местах, пока не подойдут наши танки.

— И что конкретно мы должны здесь делать?

— Он не сказал. Но унтер-офицер взвода, что расположен справа и сзади от нас, рвет и мечет. По его мнению, этому гаду, нашему шефу, прекрасно известно, что никаких танков не будет, потому что вчера им было велено передислоцироваться на другие позиции.

— Что ж, похоже, что самое время писать завещание. И как только офицер может проявлять такую безответственность! Когда туман рассеется, русские не оставят от нас живого места своими снарядами. Ведь судя по производимому ими шуму, они так близко, что при желании могли бы забросать нас камнями. И если мы останемся в нашем окопе, рассчитывать нам не на что. Потому что остаться здесь — значит подписать себе смертный приговор. В этом не приходится сомневаться. Ну какой идиот прислал нам этого ублюдка в качестве командира, чтобы он потом решал за нас, жить нам или умереть? Если только этот неизвестный мне офицер не принял такое решение лишь по недомыслию, значит, он нарочно решил пожертвовать нами ради спасения собственной шкуры.

Эту последнюю фразу я бормочу себе под нос, но Дорка все равно ее слышит и, скорчив гримасу, говорит: