Кровавобородый (СИ)

- Даин позаботился обо всем. С королем Бардом и владыкой Трандуилом отныне справедливый мир. Жители Озерного города получили золота довольно для того, чтобы отстроиться заново. Железные горы поделились припасами, голод не грозит. Под Эребором есть горячие источники, эта земляная кровь может греть всю гору, но смаугово безобразие повредило механизмы, их еще не смогли починить. Мы запасли довольно дров. Зиму выдержим. А дальше… Ты станешь решать, как чему быть. Но пока твое дело — твоя рана.

- Я здоров.

- Ты больше мертв, чем жив. Или хочешь сам с собой закончить, коль Азогову отродью это не удалось?

Кили умолк и долго не отвечал, неподвижно глядя себе под ноги и комкая рубаху на груди. Потом покачал головой и вдруг улыбнулся.

- Не хочу.


Он мокро закашлял, прижав к губам кулак, — хлипко поджившее нутро еще сочилось кровью — затем снова заговорил:

- Сколько у нас припасов? Сможем пир собрать?

Балин нахмурился.

- С пирами Эребора былых дней, пожалуй, не сравняемся, но гостям будет чем с голодом драться. Да только стоит ли сейчас пировать?

- Я не сам с собой хочу быть коронован, а перед народом и перед миром. Так скоро, как можно. Эребор слишком давно не видел праздника.

Балин долго смотрел на него, потом склонил голову и вдруг улыбнулся.

- Тут пришел кое-кто. Хочет тебя видеть.

***

Она сидела у пустой его постели в лекарском чертоге, под сумрачными малахитовыми кронами каменного свода без света и огня. Услышав его шаги, поднялась ему навстречу и остановилась. Всей своей кровью минувшая битва будто омыла его глаза, Кили казалось, сейчас он видит глубже, яснее, и он видел в ней нерешительность, колебание на самом краю — так до дрожи немеет рука, слишком долго держащая натянутую тетиву и все не решающаяся сделать выстрел. Он гадал о ее чувствах, потому что не хотел думать о своих и, не зная, что сказать, ждал, чтобы она заговорила первой, а она тоже молчала и только смотрела на него.

- Я рад, что ты цела, — наконец сказал он то единственное, в чем был еще уверен.

Губы Тауриэль дрогнули.

- Я тоже потеряла семью.

Она тянулась к нему с пониманием, с желанием разделить эту знакомую боль, но ему, словно дикому израненному зверю, было не важно, кто и зачем приближается.

- Мне жаль, — ответил он, жестко и совсем без жалости, и то, как удивленно дрогнули ее брови от этого обмена ролями, доставило ему странную горькую радость. Придя в себя, слушая о битве, помня о смерти Фили слушая о смерти Торина, глядя на две гробницы в огромной усыпальнице, он ничего еще не понимал про себя и свою новую, выкрученную и растянутую за пределы положенного, точно под пыткой на дыбе, жизнь. Соприкосновение с другими высекало искры во тьме его разума, и он успевал выхватить из черноты хоть дюйм земли под ногами, куда мог сделать шаг. Даин предложил принять на себя бремя власти — и он понял, что не отдаст ему Эребор. Тауриэль предлагала ему свое сочувствие, свое… свои чувства — и он увидел, что не хочет их.

- Что будет теперь? — спросила она после долгого молчания.

- Мой дядя должен был стать королем. Я последний из его рода. Я займу его место.

Она смотрела на него слишком внимательно.

- Ты этого хочешь?

Спрашивать об этом было глупо. Фили и Торин не хотели умирать, а пришлось.

- У меня нет выбора, — ответил Кили, и это было так.

Он устал, не зажившая еще рана все сильнее мучила, и он хотел только лечь и уснуть, сбросить с себя и тело, и ненадетую еще корону. Хотел, чтобы она ушла.

- Я рада, что ты жив, — тихо вымолвила она.

Кольцо разговора замкнулось, больше им нечего было друг другу сказать. Кили молча смотрел на нее, и она, не сказав больше ни слова, не став даже прощаться, вышла из зала. Эхо нестерпимо долго повторяло ее тихие шаги, и Кили слышал их, слышал ее, пока наконец не заснул.

***

Ори выправил фитиль в старом своем фонаре и раскрыл чернильницу. Над Мглистыми горами давно уже была ночь, но днем другие дела занимали его время, и ночные часы приходилось делить меж отдыхом для тела и для сердца. Остальные давно уже спали, утомленные величием и радостью отгоревшего дня, но в нем еще оставалось довольно сил, и, раскрыв книгу и задержавшись пером над страницей в приятном раздумье, он начал писать.

"Торжество обретения народом короля — это величайший праздник. Однажды мне довелось быть гостем на пиру, где славили явление короля людей: он был достойный вождь, отлитый из самого благородного металла, делами показавший, что самой судьбой своей избран править. В тот день возрожденный Дейл еще только поднимал голову, народ его не был богат, и сам мир вокруг был холоден и бел, но надежда и радость красили собравшихся на скромном том пиру больше любых самоцветов, а сам правитель облачен был в самые драгоценные одежды, какие сумели достать. Наш народ приветствует своего владыку иначе.