Кровавое дело

— Но выходить вам будет уже нельзя, — закончила она свою речь.

— Так как же?

— Я сама приду, если хотите. Отпустите в тот день вашу служанку. Я приду послезавтра, часов в одиннадцать утра. Где вы живете?

— О, очень близко. На этой же улице, дом № 54.

— 54. Буду помнить. Теперь скажите мне ваше имя.

— Сесиль Бернье.

Анжель задрожала, отступила назад, ее красивое лицо приняло совершенно мертвенный оттенок.

— Сесиль Бернье! — повторила она задыхающимся голосом.

— Да, сударыня, — подтвердила Сесиль, очень удивленная и почти испуганная страшной переменой.

— Вы дочь Жака Бернье?

— Да, сударыня.

— Жака Бернье, бывшего богатого купца в Марселе?

— Действительно, мой отец был прежде купцом в Марселе.

Красавица Анжель устремила на Сесиль пристальный и враждебный взгляд.

— Она! Здесь! У меня! И она просит меня совершить преступление, чтобы спасти ее! Действительно, случайность принимает иногда самые ужасные формы!

Анжель почувствовала отвращение и ужас.

В комнате в продолжение нескольких минут царило глубокое молчание.

Сесиль первая нарушила его.

— Вы знаете отца?

Казалось, эти слова внезапно пробудили красавицу хозяйку.

— О да, да! Еще бы! Я его великолепно знаю! — с горечью промолвила она.

— Но ведь это не помешает вам помочь мне? Вы ведь не откажетесь?

— Выслушайте меня, и вы тогда сами рассудите, что я могу и что должна сделать.

Тон, которым были произнесены эти слова, наполнили душу Сесиль настоящим ужасом.

Анжель продолжала говорить, слова вырывались из-за стиснутых зубов с каким-то шипением и свистом:

— Тридцать три года назад моя мать, бедная швея, жила в Марселе и тяжелым трудом зарабатывала себе кусок хлеба.

Несмотря на лишения, бессонные ночи и страшный, утомительный труд, она была хороша, почти так же хороша, как вы.

Мужчины не проходят мимо красивых девушек; каждый день моей матери приходилось бороться с более или менее предприимчивыми молодыми людьми.

Она была честна. Блестящие предложения не ослепляли ее, а если ей обещали деньги, она только возмущалась и с негодованием гнала от себя прочь дерзких ухажеров.

Одним словом, ей не стоило никаких трудов сопротивляться всем искушениям, пока не заговорило ее собственное сердце. Но вот она полюбила сама! Полюбила, как любят в двадцать лет, всей своей чистой душой, всем пылким девичьим сердцем! Она доверяла человеку, которого полюбила, и… отдалась ему.

Бедная мама! Вследствие этого увлечения родилась дочь, эта дочь — я!

Обольститель ее хорошо знал, что моя мать никому не принадлежала, кроме него, поэтому не мог сомневаться, что отцом ребенка был именно он. Он и признал меня за свою дочь, то есть позволил дать мне свое имя, но имел жестокость отказать в нем бедной, честной, работящей девушке, которую погубил.

В детстве я не знала ничего из всего того, что я вам только что рассказала. Я думала, что моя мать вдова.

Только умирая, она открыла тайну моего рождения и сказала имя отца. Мне было в то время шестнадцать лет.

И меня обольстили, и я носила под сердцем живое доказательство своего проступка.

Оставшись совершенно одна, я решила идти прямо к отцу, искать у него защиты и помощи. Он был богат и уже женат. Я ничего не скрыла от него.

«А! Вы дали обольстить себя! — воскликнул он. — Тем хуже для вас! Я не желаю принимать участие в погибшей девушке! У вас есть любовник, ну вот и обратитесь к нему: пусть он даст имя тому ребенку, которому имеет несчастье приходиться отцом!»

Зловещая улыбка пробежала по лицу Анжель, между тем как лицо ее становилось все мрачнее и мрачнее.

— Это было возмутительно, ужасно, не правда ли? Этот человек даже не захотел вспомнить, что я его дочь и что он сделал с моей матерью то же, что сделали со мной! Он забыл о своей подлости! Мужчины так скоро забывают подобные вещи! И, повторяю, он был женат! У него была дочь, плод законного союза, воспитывавшаяся дома и росшая в холе, окруженная любовью и заботами, девочка, занимавшая место, которое по праву принадлежало мне гораздо раньше. Ей — все радости семейного очага, теплое гнездышко, как пухом согретое родительской любовью, а мне — ничего.

«Но если я пала, — возразила я моему отцу, — так это случилось потому только, что моей единственной поддержкой, единственным руководителем в жизни была слабая, больная, умирающая женщина! Потому что вы покинули нас, вместо того чтобы поддержать».

Так как ему нечего было ответить, он поступил как нельзя проще: выгнал меня, запретив под каким бы то ни было предлогом переступать порог его дома.

Я ушла опустив голову, с разбитым сердцем.

Человек этот внушал мне ужас, а между тем мне не хотелось проклинать его: ведь он мой отец!

Я имела полное право, опираясь на метрическое свидетельство, требовать от него содержания до моего совершеннолетия, но у меня ни на минуту не возникло подобной мысли! Мне было противно одалживаться у человека, который отказался от меня после того, как уже признал за свою дочь.