Кровавое евангелие

— А ты уверена, что это вино необходимо освящать? Может, просто сказать ему, что оно благословенное?

Надия посмотрела на Эрин злобным взглядом.

— Я еще тогда, в пустыне, подумала: так ли важно освящать вино по-настоящему или Руну надо просто думать о том, что оно освящено? Может быть, здесь дело в вере, а не в чудесах? — Эрин не могла поверить, что подобные слова могут слетать с ее губ.

Она видела собственными глазами, что происходит, когда медицинская помощь уступает место вере и чудесам: сначала это была ее рука, потом — ее новорожденная сестричка. Эрин закрыла глаза, словно опуская занавес в памяти и закрывая от себя воспоминания. Но воспоминания, как это было всегда, все равно возникли перед ее внутренним взором.

У ее матери были очень тяжелые роды. Эрин вместе с другими женщинами прихода несколько дней наблюдали за ее потугами. Лето в том году было раннее, и в спальне было жарко и душно. Пахло потом и кровью.

Она держала руку матери, стирала пот с ее бровей и молилась. Это было все, что она могла для нее сделать.

Наконец ее сестричка, Эмма, появилась на свет.

Но с первых же минут жизни маленькая вся горела, как в лихорадке. Она была настолько слаба, что не могла ни плакать, ни сосать грудь. Лежала, завернутая в свое детское одеяльце и приложенная к материнской груди; ее широко открытые темные глаза были остекленевшими.

Эрин умоляла отца показать новорожденную настоящему доктору, но он, залепив ей пощечину, разбил нос.

Вместо того чтобы пригласить врача, женщины прихода молились, собравшись вокруг постели матери. К молитве их призвал ее отец; его глубокий грудной голос возвещал, что Господь услышит их и спасет это дитя. А если нет, то Господу известно, что спасать ее и не стоило.

Эрин стояла возле матери и, глядя на родничок на головке Эммы, следила за тем, как быстро, словно зажатая в кулаке птичка, бьется ее сердечко. Ее буквально жгло желание взять девочку и отвезти на лошади в город. Но отец, словно учуяв намерения дочери, ни на минуту не оставлял ее наедине с новорожденной. Эрин могла только молиться, надеяться и наблюдать за тем, как сердцебиение сестрички становилось все медленнее и в конце концов прекратилось.

Эмма Грейнджер прожила всего два дня.

Вера не спасла ее.

Эрин коснулась пальцами кусочка ткани, лежавшего в ее кармане. Она отрезала его от детского одеяльца Эммы, перед тем как ее завернули в него для погребения. После похорон этот кусочек ткани был при ней, каждый день напоминая ей о необходимости следовать правилам, навсегда оставшимся в ее сердце: просить об исполнении того, что явно не будет выполнено, а после этого всегда действовать.

— Надия, — обратилась к ней Эрин, — попытайся выпить неосвященное вино. Ну, что тебе стоит?

Надия поднесла бутылку ко рту и сделала долгий глоток. Красная жидкость вырвалась струей у нее из горла и растеклась по полу.

— Похоже, так дело не пойдет, — с гримасой на лице произнес Джордан.

— Это говорит о том, какое значение имеют чудеса, — обтерев рот, ответила ему Надия.

Или, может быть, все произошло просто потому, что Надия не верила, что это вино было кровью Христа?

Эрин молча наблюдала за происходящим.

Рун жаждал умереть, искренне желая, чтобы они никогда не разбудили его.

Боль, причиняемая ему ранами, не шла ни в какое сравнение с той болью, которую он испытал, когда снова увидел Элисабету в лесу. Но это не была настоящая Элисабета. У той женщины в лесу были рыжие волосы, а не черные. А Элисабета уже четыре сотни лет как ушла из жизни.