Кровавое Евангелие

Елеазар пошатнулся, с изумлением почувствовав что-то мягкое, шелковистое на лице и ощутив железный запах крови. Дрожащей рукой он обтер лицо. Опустившись перед ней на колени, кусочком ткани стер кровь с ее подбородка и сразу отбросил от себя запачканную кровью тряпочку.

А потом он услышал это.

И она тоже.

Елеазар и Азува одновременно вскинули головы. Из всех, кто был в храме, только они слышали пронзительные крики, донесшиеся сверху, с плато на вершине горы. Только они узнали, что римляне пробились сквозь ряды защитников крепости.

Резня наверху началась.

Человек в мантии, заметив их движение, сразу понял, что произошло.

– У нас нет больше времени.

Елеазар посмотрел на человека в пыльной коричневой мантии, старшего среди них, того, который требовал, чтобы этого ребенка крестили, несмотря на весь царивший кругом ужас. Годы избороздили морщинами бородатое лицо старшего. Мрачные, непроницаемые глаза были закрыты. Губы беззвучно произносили молитву. Лицо выражало твердость человека, уверенного в своей непогрешимости.

Наконец эти святые глаза снова раскрылись и нашли лицо Елеазара; они смотрели так, словно хотели проникнуть в его душу. И это вызвало в его памяти другой взгляд другого человека, и было это много лет назад.

Дабы скрыть стыд, Елеазар отвернулся.

Воины обступили раскрытый каменный саркофаг в центре храма. Вырубленный в цельной глыбе известняка, он мог вместить в себя трех взрослых мужчин. Но вскоре он станет местом заточения лишь для одной этой маленькой девочки.

Во всех углах тлели погребальные костры из мирты и ладана. В их благовонном аромате Елеазар ощущал и другие запахи, вызывающие тревогу: запахи горьких солей и едких пряностей, подобранных и смешанных так, как предписывалось в древних наставлениях ессеев[1].

Все было готово к свершению ужасного действа.

Елеазар в последний раз склонил голову, моля Всевышнего направить их по иному пути.

Возьми меня, но не ее.

Но каждому из них в соответствии с ритуалом предназначалось исполнить назначенную ему роль.

Девушки, лишенной невинности.

Рыцаря Христова.

Воителя.

Одетый в мантию старший заговорил. Его замогильный голос ни разу не дрогнул.

– На то, что мы должны совершить, есть воля Всевышнего. Ради сохранения ее души. И душ остальных. Так берите же ее!

Но не все пришли сюда по доброй воле.

Азува вырвалась из державших ее рук и бросилась к выходу, проворная, как молодая косуля. Лишь один Елеазар смог опередить и поймать ее. Он ухватил девушку за запястье. Она отбивалась, стараясь разжать его руку, но он был сильнее. Мужчины обступили их. Азува, прижав к груди куклу, бросилась на колени. Она выглядела такой несчастной и маленькой.

Старший подал знак стоящему рядом воину.

– Да свершится.

Шагнув вперед, воин ухватил руку Азувы, вырвал из нее куклу и отшвырнул ее прочь.

– Нет! – с плачем выкрикнула она; это было первое слово, вылетевшее из ее слабого горла, произнесенное жалким, детским голосом.

Азува снова вырвалась и с неистовой силой бросилась вперед. Она прыгнула на ненавистного ей война, обхватила ногами его талию и, свалив его на каменный пол, вцепилась зубами и ногтями ему в лицо.

Два других воина бросились ему на помощь. Оттащив взбешенную девочку, они прижали ее к полу.

– Тащите ее в усыпальницу! – приказал старший.

Двое державших ее мужчин застыли в нерешительности, попросту опасаясь сделать хоть какое-то движение. Ребенок, казалось, подчинил их своей воле.

Елеазар видел, что ее озлобление вызывают не воины, прижавшие ее к полу. Ее взгляд был прикован к тому, чего она только что лишилась.

Он поднял разорванную куклу и положил ее перед окровавленным лицом девочки. Когда она была младше, именно это часто успокаивало ее. Игрушка как живая дрожала в его руке. Порывшись в ворохе воспоминаний, роившихся в его голове, Елеазар увидел ее вместе со смеющимися сестрами, играющими под ясным солнцем этой самой куклой.

При виде куклы ее взгляд смягчился, стал менее суровым. Азува перестала биться и, высвободив одну руку из сжимавшей ее мужской руки, протянула ее к кукле.

Когда ее пальцы коснулись игрушки, ее тело обмякло, словно она покорилась судьбе, поняв, что избежать ее невозможно. Как это бывало с нею в раннем детстве, она обрела свое единственное утешение – свою подругу-куклу. Азува не хотела идти во тьму одна. Поднеся игрушку к лицу, она прижала крохотный куклин носик к своему носу – так она в детстве успокаивала себя.

Елеазар жестом руки приказал мужчинам отойти и поднял успокоившуюся девочку. Он бережно прижал ее холодное тело к своей груди, и она, как это бывало в прежние времена, прильнула к нему. Он молился, прося Всевышнего дать ему силы на то, чтобы исполнить это праведное действо. Камень, который он прижимал к телу свободной рукой, напомнил ему о клятве, которую он дал.