Кровавое наследство

«Пустыня» доктора Снафлея обладала огромным преимуществом сводить с ума людей, входивших в нее в полном рассудке. Высокие стены окружали пространство, поросшее кустарником, которое носило название сада. В середине его возвышалось четырехугольное здание. Длинный ряд окон без занавесей выходил в этот сад, только ставни закрывали их от солнечного зноя и при малейшем ветре страшно скрипели на ржавых петлях. Это самое помещение доктор Снафлей рекомендовал как очаровательную виллу, зная очень хорошо, что люди, доверяющие ему своих больных, мало интересуются удобствами, необходимыми для последних, и стараются только сжить их со своих рук, и потому плохое содержание, неудобное помещение и нездоровый воздух не играют в их глазах никакой роли: чем скорее умирал заключенный сюда больной, тем скорее прекращалась обязанность платить за его содержание. Большая часть людей, за которых Снафлей получал хорошие деньги, были в полном рассудке.

Сначала все эти несчастные вопили, молили, взывали о правосудии, пытались писать, но один Бог видел меру их страданий, а жалобы слышал только их бесчувственный сторож. Постепенно эта жгучая скорбь сменялась глухим отчаянием, холодной покорностью тому, чего изменить они были не в силах. Разговоров между ними слышалось мало, да и о чем было говорить в этой живой могиле.

Учреждая «Пустыню», Снафлей имел в виду обеспечить себе правильную и безбедную жизнь и покойную старость. Хотя эта цель была давно достигнута, но корысть понуждала продолжать дело. В этой страшной темнице перебывало много жильцов, но ни один из них не доставил доктору таких огромных выгод, как пациент банкира. Доктор знал хорошо, что Левис Вильтон владеет страшной тайной, от которой зависит вся участь Гудвина. Доктор был уверен, что Гудвин не убил его пациента только потому, что у него не хватило смелости на такой шаг.

Первые дни своего пребывания в «Пустыне» Лионель провел в совершенном беспамятстве, но доктор Снафлей знал свое дело и лечил его как человека, жизнь которого должна ему доставлять 500 фунтов дохода, то есть очень усердно. Это важное обстоятельство доставило Лионелю отдельную комнату и мебель получше, чем у прочих больных. Здоровье молодого человека быстро поправлялось, однако первая минута сознания была для него, быть может, даже ужаснее той, в которую он узнал об убийстве отца. Когда глаза его, отяжелевшие от долгого беспамятства, остановились на грязных стенах его больничной комнаты, по нему пробежала дрожь отвращения. Он был еще так слаб, что не мог понять ничего, исключая то, что видит эту комнату первый раз в жизни, но мало-помалу мысли его стали приходить в порядок. Он вспомнил о своей изящной комнате в вильмингдонгалльском доме; это воспоминание вызвало, естественно, прекрасный образ Юлии и мрачный и злобный образ банкира, а с ним и всю кровавую картину убийства в северном флигеле.

Но где же теперь находился Лионель? Как он попал в эту грязную комнату? Ему пришло в голову, что его переместили в необитаемую часть вильмингдонгалльского дома, быть может, в зловещий северный флигель.

Ставень, откинутый сильным порывом ветра, обнаружил глазам Лионеля такую же пустынную, запущенную местность, какая окружала и северный флигель, и вид этой местности убедил Лионеля, что он действительно находится в северном флигеле. «Он запер меня сюда, — рассуждал Лионель, — где никто не узнает о моем существовании. Меня удивляет то, что он не убил меня, как убил отца, зная, что я во что бы то ни стало отомщу за его смерть».

Но в ту же минуту ему пришло в голову, что он проживал в доме банкира под вымышленным именем; письмо его матери и портрет отца, которых при нем не было, объяснили бы ему, что банкир мог узнать его имя, но Лионель был еще так слаб, что позабыл о них. Он упорно твердил, что если бы он выдал свою тайну в беспамятстве, то банкир, разумеется, убил бы его. «Однако это странно, чрезвычайно странно, что он заключил меня в те самые комнаты, где погиб мой отец». Лионель содрогнулся, и в памяти его ожили все рассказы о привидениях, водившихся в северном флигеле; он смеялся над ними в прежнее время, но его болезненное состояние и совершенное уединение заставили его взглянуть на эти рассказы другими глазами.

Мало-помалу мужество Лионеля иссякло под силой этих неотвязных мыслей и мучительной неизвестности о собственной участи. Им овладел суеверный страх, и в этом пустынном, безмолвном месте глазам его представилась со всеми подробностями ужасная картина смерти его отца. «Боже! — подумал он. — Если Гудвину известно мое настоящее имя, то верх жестокости с его стороны заключить меня в такое страшное место! Если тени умерших являются живым, то ведь и я увижу тень моего отца!»

В ту же минуту в окне его комнаты показалось мертвенно-бледное лицо, глядевшее на него усталыми, угасшими глазами. Вопль ужаса вылетел из груди Лионеля, и он упал без чувств на подушку.

Он действительно увидел лицо своего отца, но это было скорее лицо мертвеца, нежели живого человека.

 

48