Кровавые девы

«Заграница», где все вокруг обретает необычайную четкость, каждый цвет ярок, в каждом запахе чувствуются нотки опасности. Где каждый звук что-то да значит, а кровь в жилах словно наэлектризована… вот только на самом деле, как это ни грустно, как ни прозаично, кровь в жилах просто насыщается адреналином, что, по словам Лидии, является обычной реакцией эндокринной системы на стресс.

Вскоре Эшеру вспомнилось также, каково это – любить заграничные вояжи.

Два дня кряду читал он «Войну и мир», дабы освежить в памяти изрядно заржавевший русский и без затруднений объясняться с носильщиками и кебменами. Не так давно начался Великий пост – однако Эшер прекрасно знал, что светская жизнь в Санкт-Петербурге хоть сколько-нибудь приостановится разве что для царя и его набожной императрицы. Неспешно, скользя и подпрыгивая на ухабах, кативший сквозь мглистый утренний полумрак по первому из адресов, к небольшому особнячку близ Смольного монастыря, грузовой экипаж то и дело обгоняли кареты и автомобили столичной знати, разъезжающейся по домам после обычных, весьма далеких от благочестия петербургских вечерних приемов. Разноцветная штукатурка городских зданий выделялась на фоне серебристой серости утра, словно весенние цветы – бледно-зеленые, лимонно-желтые, небесно-голубые, и все это окаймлено белым, точно пирожные в стиле рококо – глазурью. Невзирая на ранний час, панели уже заполонили чиновники, клерки и армейские офицеры в средних чинах, целеустремленной походкой людей, опасающихся показаться начальству не слишком-то радеющими о благополучии своих ничтожных департаментов, спешащие (спешат петербуржцы всегда) из канцелярии в канцелярию, из кабинета в кабинет, согласно законам извечного коловращения российской бумажной волокиты. Над головой, в сыром тумане, заунывно, пронзительно перекликались чайки.

Одним словом, Санкт-Петербург не изменился ничуть.

Распорядившись снести чемоданы и кофры в довольно мелкий – однако непроглядно темный, без единого оконца – подпол особнячка, Эшер запер дом на все замки, нанял другой кеб и велел отвезти себя по второму адресу, в отель под вывеской Les Meublées L’Imperatrice Catherine[14] на набережной Мойки. Там он извлек из саквояжа обшитые частой сеткой гирлянды сушеного чеснока и шиповника – растений, как всем известно, причиняющих Неупокоенным серьезный дискомфорт, оплел ими окна и лег спать, наказав горничной к десяти подать ему завтрак и приготовить ванну. Несмотря на все предосторожности, спалось ему неважно.

– Путешествуем мы нечасто, – некогда рассказывал ему Исидро. – Путешествующий вампир – тот, кто от малейшего прикосновения солнечного луча вспыхнет неугасимым огнем, – неизменно предвещает грядущие пертурбации. Перемены. А каких-либо перемен, если на время забыть о территориальных претензиях хозяев, никто из нас не любит и не желает.

Следовало полагать, именно это и побудило Исидро расстаться с Эшером в Берлине. Опыт его собственных столкновений с хозяевами Парижа и Вены свидетельствовал, что любой из них, скорее всего, прикончит человека, сопровождающего заезжего вампира, без лишних раздумий – скажем, затем, чтобы тот не предал их существование широкой огласке или просто чтобы дать незваному гостю понять: чужих, дескать, здесь не потерпят.

При определенном везении Исидро отыщет хозяина Санкт-Петербурга и наладит с ним отношения сегодня же ночью, до новой зари.

Тем временем самому Эшеру предстояло отыскать собственных «хозяев».

В Санкт-Петербург он приезжал так давно, что найти кого-либо из старых знакомых в посольстве не рассчитывал. Вдобавок, учитывая нынешнее состояние международных дел, за роскошным особняком на набережной Невы наверняка круглые сутки следят германские шпионы, а после фиаско в Южной Африке он просто не мог бы с уверенностью сказать, каким образом посольские умники распорядятся полученными от него сведениями. Вместо этого Эшер после позднего завтрака из кофе с булочками отправился в довольно убогие кварталы к северу от канала: там, на одной из боковых улочек, держал табачную лавку некто, якобы носящий фамилию Эрвье.

– Боже правый, Эшер, да ты ли это?! – воскликнул хозяин, якобы уроженец Швейцарии, после того как единственный покупатель ушел и оба покончили с обычным вступительным диалогом насчет вирджинских сигар.

Эшер подмигнул лавочнику из-за стекол пенсне:

– Последние годы уж очень нелегкими выдались…

– Нелегкими? Скажешь тоже! Будь они вправду нелегкими, ты бы не хуже моего облысел, – парировал Эрвье (во святом крещении – Макэлистер), похлопав себя по розовому, глянцевито блестящему темени, – а твоей шевелюре любой школьник еще позавидует! К тому же я слышал, на Фирму ты больше не трудишься.

Эшер, сощурившись, взглянул ему прямо в глаза.

– И не ослышался, – в весьма многозначительном тоне подтвердил он. – С Уайтхоллом я больше никаких дел не имею и иметь не хочу.

– А в Петербург, значит, так, для поправки здоровья?

– Именно.

– Ага, разумеется, зимой тут, за полярным кругом, как раз самый курорт. Где остановился?

– Весточку мне можно оставить в заведении Флекова.