Кровавые девы

Во взгляде, поднятом князем от письменного стола навстречу впущенному в кабинет Эшеру, не отразилось ни искорки узнавания. Как только лакей затворил за собою двери, Эшер снял пенсне, бросил пыжиться на американский манер, принял обычную позу и собственным, обыкновенным голосом заговорил:

– Ваше сиятельство?

Златоусый великан изменился в лице:

– Джейми?!!

Эшер поспешно приложил к губам палец. Голосу князя Разумовского мог бы позавидовать оперный бас.

– Ну и ну… Боже правый!

Обогнув стол, князь сгреб Эшера в охапку и расцеловал в обе щеки.

– Откуда вы взялись, а? Я думал, вы больше не…

– Совершенно верно, – подтвердил Эшер, вновь предостерегающе подняв кверху палец. – Я в Петербурге по частному делу, ваше высочество. О моем приезде не знают даже в Департаменте.

– А ваша красавица леди?..

– Осталась дома.

– И правильно сделала. Великий пост в Санкт-Петербурге… – Покачав головой, Разумовский театрально передернулся. – А не смогу ли я заинтересовать вас приглашением на благотворительный бал Теософического общества[20] нынче вечером в Зимнем дворце? Черногорские княжны стремятся не упустить последних пожертвований перед тем, как все сбегут в Крым… Гостей съедется – страсть: и все столичные шарлатаны, и вообще все, взыскующие расположения их светлостей…

Князь подкрутил роскошный ус. Под «всеми», насколько понимал Эшер, имелись в виду две-три тысячи человек (из полутора миллионов столичных жителей) светских щеголей и правительственных чиновников высшего ранга.

– Почту за честь, ваша светлость, – склонил голову Эшер, мысленно радуясь, что не забыл прихватить в дорогу вечерний костюм.

С Разумовским он познакомился не в Петербурге – в Берлине, где князь отвечал за рутинный сбор сведений от местных агентов разведывательного бюро – то от клерка с грешками за душой, то от офицера кайзеровского генштаба, живущего не по средствам и вовсе не возражающего, чтоб его карточные долги погашали без лишних вопросов. Сущие пустяки, мелочи, из которых на девять десятых и состоит работа разведчика… Конечно, на помощь высокородного дипломата, хоть в чем-либо противоречащего интересам Российской империи, Эшер отнюдь не рассчитывал, но знал: ему можно довериться как другу.

В петербургском отделении его собственного Департамента таких отыскались бы считаные единицы.

– Превосходно! Вундербар! – Подтолкнув Эшера к креслу у натопленной печи, монументального сооружения, облицованной плитками узорчатых изразцов с позолотой, князь позвонил в колокольчик. – А то, знаете ли, все эти банальные разглагольствования насчет положения в Сербии или общения с мертвыми довольно скоро до оскомины надоедают: серьезная нехватка достоверной информации ни той, ни другой теме совсем не на пользу. Чаю со мной выпьете, Джейми?

– Мистер Пламмер. А от приглашения я, пожалуй, буду вынужден отказаться. Неужто в городе не осталось никого из Берлина? Или, к примеру, из тех, кто был в Южной Африке?

– Либо в Китае, либо в Вене, либо в Боснии, либо в Месопотамии…

– А о Месопотамии вам кто рассказал? – с усмешкой парировал Эшер.

В ответ Разумовский шутливо погрозил ему пальцем:

– Бросьте, Джейми. Всех лиц никому не запомнить – ни вам, ни им. Насколько я могу судить, из людей дельных в германском посольстве остались лишь те, кто работает там со времен царя Александра – а то и вовсе с царствования Екатерины Великой. Давайте-ка, рассказывайте, чем я могу помочь в вашем «частном деле»? Чего ради вас занесло за тысячу восемьсот миль от прекрасной мадам Эшер, да еще в то время, когда германцам загорелось захватить Марокко, а мир вот-вот захлестнет революция?

– А вот это меня не касается, – отрезал Эшер, принимая чай – в серебряном подстаканнике, с куском сахара, заваренный крепче, чем в Англии варят кофе, – от все того же ливрейного лакея, соизволившего подойти к нему с подносом в руках.

Облагодетельствовав Эшера, лакей удалился, и тогда князь, понизив голос, продолжил:

– А что же вас тогда касается, Джейми? Что привело вас к нам? Дорога неблизкая, время года для поездок не лучшее, и все это чистая правда.

– Правда ли, нет ли, – в той же мере понизив голос, ответил Эшер, – услышав, что я хочу выяснить, вы в любом случае решите, будто я спятил.

С этим он ненадолго умолк, размышляя, о многом ли сможет расспросить Разумовского, не подтолкнув русских начать собственное расследование, и многое ли почерпнет из списка, составленного по его просьбе Лидией (следовало надеяться, письмо от нее прибудет уже на днях). Одно слово «немецкий», а уж тем более в сочетании со словом «ученый», вполне могло заинтересовать Третье отделение… и в итоге привести к выдворению Эшера из пределов Российской империи.

– Не могли бы вы поговорить с полицией, а еще лучше – в Охранном, и выяснить, не наблюдалось ли здесь, в Петербурге, случаев так называемого… самовозгорания человека? – поразмыслив, спросил он.

Брови Разумовского поднялись кверху до середины лба.

– Как у Диккенса?[21]

– Как у Диккенса, – кивнув, подтвердил Эшер.

– А зачем?..

Эшер, приподняв ладонь кверху, покачал головой.